Улицы становились все уже. Виднелись пустыри и дощатые заборы между отдельными домами.
- Он выманивает меня из города, чтобы убить...
Кашудас не был смельчаком. Ему делалось все страшнее. Он готов был кричать "спасите!" при малейшем движении шляпника. Если он и следовал за ним, то помимо своей воли.
Тихая улица с новыми домами, все тот же шум шагов, потом вдруг - ни звука. Ни звука - потому что Кашудас остановился в то же мгновение, что и человек, за которым он шел и которого не видел.
Куда же делся шляпник? Тротуары были темны. На улице горело всего три фонаря, вдалеке один от другого.
Светилось несколько окон, и из какого-то дома доносились звуки фортепианных аккордов.
Играли одно и то же, видимо, этюд - Кашудас не разбирался в музыке, непрерывно повторяемый учеником, с неизменной ошибкой в конце.
Дождь перестал? Во всяком случае, он больше не замечал, что идет дождь. Он не отваживался ступить ни вперед, ни назад. Его тревожил малейший шум. Он боялся, что этот проклятый инструмент помешает ему услышать шаги.
Та же музыкальная фраза, пять раз, десять, и внезапно - стук закрывшейся крышки рояля. Ясно. Урок закончился. Из дома донесся шум, крики, верно, маленькая ученица, получив свободу, присоединилась к своим братьям и сестрам.
Кто-то одевался, собираясь уходить, и говорил, по-видимому, мамаше:
- Она делает успехи... Но левая рука... Ей необходимо разрабатывать левую руку...
И этот кто-то - дверь раскрылась, нарисовав желтый прямоугольник света, - этот кто-то оказался старой дамой.
- ...Уверяю вас, мадам Бардон... Из-за тех ста метров, что мне надо пройти...
Кашудас не смел даже дышать. Ему и в голову не пришло крикнуть:
- Оставайтесь на месте!.. Не двигайтесь!..
Между тем он уже знал. Он понимал теперь, как это происходило. Дверь закрылась. Старая дама, видимо, все же испытывая смутную тревогу, спустилась с трехступенчатого порога и засеменила по улице, держась поближе к домам.
Это же была ее улица. Она почти у себя дома. Она родилась здесь, на этой улице. Она играла на всех порогах, на тротуарах, знала каждый ее камень.
Легкие, быстрые шаги... потом - никаких шагов!
Это почти все, что было слышно. Отсутствие шагов. Тишина. Непонятный звук, вроде шуршания одежды. Смог бы он пошевелиться? Изменилось бы что-нибудь от этого? А если б он крикнул, отважился бы кто-нибудь выйти из дома?
Он вжался в стену, рубашка прилипла к спине - не из-за дождя, насквозь промочившего плащ, - до того он вспотел.
Уф!.. Это вздохнул он. Возможно, вздох испустила и старая дама - тогда последний - или убийца?
Вновь послышались шаги, мужские шаги, человек возвращался. Шаги приближались к Кашудасу, к Кашудасу, который был уверен, что бегает быстрее шляпника, только никак не мог оторвать подошвы от тротуара!
Сейчас тот, другой, его увидит. Но разве тот, другой, и без того не знал, что он здесь, не чувствовал его присутствия от самого "Кафе де ла Пэ"?
Это не имело значения. В любом случае маленький портной был в его власти. Именно такое ощущение испытывал Кашудас и не пытался с ним бороться. В его глазах шляпник вдруг вырос до сверхъестественных размеров, Кашудас готов был упасть перед ним на колени и поклясться, если надо, молчать всю свою жизнь. Несмотря на двадцать тысяч франков!
Он не двигался, а господин Лаббе приближался. Сейчас они соприкоснутся. Появятся ли у Кашудаса в последнюю минуту силы, чтобы броситься бежать?
И если он сделает это, не его ли обвинят в убийстве? Шляпнику стоило только позвать на помощь. Беглеца станут искать. Поймают.
"Почему вы бежали?"
"Потому что..."
"Признайтесь, вы убили старую даму..."
На улице были лишь они вдвоем, и, в сущности, ничто не говорило за то, что виноват скорее тот, а не этот. Господин Лаббе был умнее маленького портного. Он - важная персона, родился в этом городе, с разными чиновниками - на "ты", кузен у него - депутат.
- Спокойной ночи, Кашудас!..
Может показаться невероятным, но это все, что произошло. Господин Лаббе, верно, едва различил в полумраке его съежившуюся фигуру. Если уж говорить всю правду, то Кашудас стоял на каком-то пороге и держался за шнур от звонка, готовый дернуть изо всех сил.
А убийца спокойненько обратился к нему слегка глуховатым голосом, ничуть, однако, не угрожающим:
- Спокойной ночи, Кашудас!..
Он тоже попытался заговорить. Следовало быть учтивым. Он испытывал настоятельную необходимость быть учтивым с таким человеком, как этот, и ответить на его пожелание. Напрасно он раскрывал рот. Ни звука из него не вылетело. Шаги уже удалялись.
- Спокойной ночи, господин шляпник!..
Он услышал, как произносит эти слова, он произнес их слишком поздно, когда шляпник был уже далеко. Имени он не назвал из деликатности, чтобы не скомпрометировать господина Лаббе. Именно!
Он так и стоял на пороге. И не испытывал никакого желания пойти взглянуть на старую даму, которая еще полчаса назад давала урок музыки, а теперь навсегда отправилась в мир иной.
Господин Лаббе исчез вдалеке.
И вдруг Кашудаса охватила паника. Он не мог оставаться здесь! Ему было страшно. Он испытывал потребность удалиться как можно скорее, но в то же время боялся наткнуться на шляпника.
Он рисковал - с минуты на минуту его могли задержать. Только что патрульный направил ему в лицо свет электрического фонарика. Его увидели, узнали. Как объяснит он свое присутствие в этом квартале, где ему нечего было делать и где сейчас совершено убийство?
Ну и пусть! Лучше пойти в полицию и все рассказать. Он шел. Он быстро шел, беззвучно шевеля губами.
- Я всего-навсего бедный портняжка, господин комиссар, но клянусь вам своими детьми...
От малейшего шума он подскакивал на месте. Почему бы шляпнику не подкараулить его в каком-нибудь темном углу, как ту старую даму?
Он заставлял себя идти окольными путями, петлять в маленьких улочках, где никогда раньше не бывал.
- Он не мог предвидеть, что я пойду этой дорогой... В конце концов, не так уж он глуп.
- Я готов сказать вам правду, но вы должны дать мне для охраны одного или двух человек, пока его не посадят в тюрьму...
Если понадобится, он подождет в участке. Там не слишком уютно, но за свою жалкую жизнь эмигранта он видал места и похуже. Зато он не будет слышать визга своей ребятни, уже хорошо.
Это было не так уж далеко от его дома. Двумя улицами дальше от улицы де Премонтре. Он уже видел красную лампу с надписью "Полиция". На пороге, как всегда, наверняка стоят один или два полицейских. Ему больше нечего было опасаться. Он был спасен.
- Вы совершили бы ошибку, месье Кашудас...
Он остановился как вкопанный. Голос был настоящий, голос человека из плоти и крови, голос шляпника. И сам шляпник стоял тут же, прислонившись к стене. Его невозмутимое лицо едва виднелось в темноте.
Разве знаешь, что сделаешь в такую минуту? Он пролепетал:
- Прошу прощения...
Как если бы толкнул кого-то на улице. Как если бы наступил даме на ногу.
Затем, поскольку ему ничего не отвечали, поскольку его не трогали, он повернулся. Спокойно. Незачем, чтобы это выглядело бегством. Наоборот, нужно идти так, как шагает нормальный человек. За ним последовали не сразу. Ему давали возможность оторваться. Наконец, шаги - ни более быстрые, ни более медленные, чем его. Значит, теперь шляпник не успеет его догнать.
Его улица. Его мастерская; в витрине - темные ткани и несколько модных картинок. Та лавочка - напротив.
Он открыл дверь, затворил за собой, нашел ключ и повернул его в замке.