— Кто такая была матушка Болен?
Кто такая была матушка Болен? Люди теперь часто стали задавать этот вопрос. И ответ был только один: кем бы она ни была, она была рядом. Она всегда была где-то рядом. И казалось, жизнь всех Боленов вращается вокруг матушки Болен. Какие бы решения ни принимали люди в деревне, что бы ни собирались делать — они ни на минуту не забывали о том, что где-то над ними, на склонах холмов, сидит в своей пастушьей кибитке матушка Болен и всё видит.
Матушка была само безмолвие холмов. Возможно, поэтому она любила Тиффани, пусть неловко и неумело, как могла. Старшие сёстры девочки болтали без умолку. Тиффани никогда не шумела в кибитке наверху. Она обожала там бывать. Любовалась на канюков в небе и слушала тишину.
Там, наверху, тишина звучала. Звуки, голоса, блеяние и топоток овец — всё это, всплывая из низин, лишь придавало тишине глубину и наполненность. И матушка Болен заворачивалась в это безмолвие, как в плед, оставив внутри местечко для Тиффани. На ферме вечно царит суета. Много людей, и у всех много дел. Нет времени на тишину, нет времени, чтобы прислушаться. А матушка Болен всегда хранила молчание и всегда слушала…
— Что? — Тиффани заморгала.
— Ты сказала: «Матушка Болен всегда меня слушала», — пояснила мисс Тик.
Тиффани сглотнула ком в горле.
— Мне кажется, моя бабушка была немного ведьмой, — призналась она с ноткой гордости в голосе.
— Правда? Почему ты так думаешь?
— Ну, ведьмы могут сглазить, верно? — спросила Тиффани.
— Так говорят.
— Мой отец говорит, небо синеет оттого, что матушка Болен на него глазеет.
Мисс Тик закашлялась.
— Ну, глазеть и сглазить — это, видишь ли, не совсем одно и то же… Глазеть — это просто смотреть, или, скажем, таращиться, а сглазить — это пожелать, чтобы у человека нос лопнул или уши отвалились.
— Мне кажется, матушка Болен не просто смотрела, — убеждённо сказала Тиффани. — А ещё она разговаривала со своими собаками.
— И что же она им говорила?
— Ну, всякое, например: «Ко мне!» или «Вперёд!». И они всегда слушались, что бы она ни велела.
— Но это же просто команды, которым учат всех овчарок, — сказала мисс Тик небрежно. — Тут нет никакого ведьмовства.
— Всё равно, — упёрлась Тиффани, начиная заводиться. — Она сделала овчарок своими фамильярами, так? У всех ведьм есть животное или животные, с которыми они разговаривают. Эти животные называются «фамильяры». Вот у тебя фамильяр — жаба, а у неё были овчарки.
— Нет во мне ничего фамильярного, — возмутился жаб. — Разве что капелька нахальства.
— А ещё она знала всё о травах, — стояла на своём Тиффани. Она была твёрдо намерена сделать матушку Болен ведьмой, даже если придётся спорить весь день. — Вылечить могла любую хворь. Отец говорил, у неё и пирог с бараниной встанет и заблеет. — Тиффани понизила голос: — Она даже мёртвого ягнёнка могла оживить.
Весной и летом матушку Болен почти невозможно было застать в четырёх стенах. Большую часть года она проводила в кибитке, кочуя вместе со стадами по склонам холмов. Когда Тиффани впервые увидела бабушку в доме на ферме, матушка Болен клала в большую чёрную печь мёртвого ягнёнка.
Тиффани закричала и не могла перестать. И тогда матушка Болен ласково подняла её на ноги, и усадила к себе на колени, и стала утешать, приговаривая: «Тише, тише, малышка-джиггат», а бабушкины овчарки, Гром и Молния, сидели на полу, глядя на хозяйку с изумлением. Она не очень-то ловко управлялась с детьми, они ведь ни «бе-е», ни «ме-е».
Когда Тиффани замолчала, потому что у неё кончился воздух, бабушка посадила её на коврик на полу и открыла печь. И девочка увидела, как ягнёнок в печке ожил.
Став постарше, Тиффани узнала, что «джиггат» на древнем счётном языке пастухов означает «двадцать» или «двадцатый». Старики до сих пор использовали этот счёт, «йан, тан, тетра»{6} для того, что считали особенным. Тиффани была двадцатой внучкой матушки Болен.
Став постарше, она узнала и то, что, когда протопленная печь остывает, внутри её всего лишь тепло. Мать ставила туда тесто для хлеба, чтобы поднялось, а кот по кличке Крысодав любил спать в печке, иногда прямо на тесте. В тёплой печи можно было отогреть ягнёнка, который родился в снежную ночь и замёрз едва ли не до смерти. Всё оказалось просто. Никаких чудес. Но чудо не перестало быть чудом, когда она узнала, как оно было сотворено.
6
Эти числительные являются заимствованиями из бриттских языков (учитывая, в какой искажённой форме они сохранились, невозможно сказать в точности, из какого именно). Система была двадцатеричная (от одного до двадцати; досчитав до двадцати, пастух делал пометку на земле и начинал сначала), и хотя к началу XX века большинство этих числительных вышли из употребления, некоторые используются и по сей день. Система слегка варьировалась в зависимости от региона: