Вскоре ответ был готов.
— Где это ты витаешь? — спросила её тётя за обедом. — Три раза я тебе делала замечания, и всё напрасно: ты громко чавкаешь, когда ешь крем.
— Она на седьмом небе, — заметил насмешливо дядя.
Нет, Флора была не на седьмом небе, она была на земле. Мысленно она перенеслась в тот дом, где репетировали комедию. Перед её глазами возникали картины одна другой прекраснее. Вот она танцует рядом с Женни Шав, вот ловко делает кульбиты Люка. «Школа смеха» пойдёт, но без неё.
«Была бы я птицей, перелетела бы туда», — с тоской думала она.
Итак, письмо Женни принесло ей не радость, а огорчение.
XIV
Птичка улетает
На следующий день у Дезоберов случилась беда. Сестру тёти, живущую в Ницце, сбило машиной, об этом сообщал её муж, добавив, что у неё сотрясение мозга и состояние тяжёлое. Госпожа Дезобер была вне себя от тревоги и решила сейчас же ехать в Ниццу. Но муж не хотел отпускать её одну.
— Жорж, наверное, совсем потерял голову, — говорил он. — Я займусь его делами, пусть выхаживает бедняжку.
Флора притихла и со слезами на глазах смотрела на тётю.
— А как же Флора? — вдруг спохватилась она.
— Признаться, о ней я и не подумал. Придётся отправить её в Руан. Сейчас я узнаю расписание поездов.
Поезд на Ниццу через Париж уходил в десять часов вечера, а в Руан — в четыре дня. Предупредить Мили не было времени. Госпожа Дезобер наспех написала ей несколько слов и попросила Люси проводить девочку на вокзал.
Прощались со слезами.
Дезоберы были тронуты чуткостью Флоры. Дядя дал ей десять франков.
— Купишь себе сладостей в Руане. А на следующий год мы тебя возьмём снова.
— Благодарю, — пробормотала Флора.
Всю дорогу на вокзал она шмыгала носом, и Люси пришлось отдать ей свой носовой платок, потому что платок Флоры от слёз стал мокрым.
— Успокойся и вытри нос, — сказала ей Люси. — На нас обращают внимание.
Флора искоса взглянула на неё и уже на платформе вдруг объявила:
— Вы совсем не такая красивая, как тётя. А серьги у вас слишком большие.
Люси обиделась:
— Хватит болтать глупости. Влезай быстрее в вагон. Держи свою распрекрасную картонку. И смотри не потеряй билет. Поезд уходит через двадцать минут, а мне пора.
Флора забилась в угол, не обращая ни на кого внимания. Она стала представлять себе, как её встретят, когда она явится домой — в автофургон. «Мили на меня накинется, — думала она. — Рассказ об ужасном происшествии на неё не подействует. Не хочется ей, чтобы я возвращалась…»
Да, она так одинока, она никому не нужна. И подумать только: пока она томится в этом унылом вагоне, Женни исполняет танцы. Да, да, её танцы! Какая несправедливость!
И вообще Ла Буй гораздо лучше Трувиля. Вот бы поехать в Ла Буй, а не в Руан! А в самом деле, почему бы ей и не поехать туда?
Флора прикрыла глаза, и ей всё стало ясно: дома её никто не ждёт, никому до неё нет дела. Все от неё отказались. Значит, она сама себе хозяйка. Да и кто сейчас может запретить ей поехать в Ла Буй? Она отправится прямо в кафе Жерве, а он проводит её к Женни Шав. Только и всего!
Флора обдумывала свой замысел, и он казался ей всё соблазнительнее. Правда, добраться от Трувиля до Ла Буя нелегко, но ведь у неё есть деньги. А если понадобится, часть дороги она пройдёт пешком.
Флора схватила картонку, выскочила из вагона на платформу и помчалась прочь от вокзала.
Да, но куда же теперь идти? Направо? Налево? Впрочем, ведь это неважно. Главное, побыстрее выбраться за город. Она повернулась спиной к морю и пошла наугад по узкой улочке, петлявшей между складами. За складами шли кирпичные дома, дальше — фермы, и улочка вдруг превратилась в самую обычную дорогу. Совсем рядом текла река. Тётя говорила, что называется она Тук. Слово «Тук» казалось Флоре презабавным. Она улыбнулась «Туку», — в тот вечер она улыбалась всем и всему.
Картонка была увесистой, верёвка натирала руки. Она приглядела зелёную лужайку, перебросила свою ношу за изгородь, перескочила сама и устроилась на траве в тени орешника. Сколько в картонке лишнего! Флора вытащила из неё свою старую одежду, положила деньги в карман, а всё остальное вместе с картонкой швырнула подальше. Потом она надела красное платье, сияла ненавистные сандалеты, бросила их в кусты вслед за пуловером, крикнув им: «Убирайтесь!» А надевая старые холщовые туфли, приговаривала: «Ах, до чего же удобно!»
Но во что завернуть скудные пожитки? Голубая ночная рубашка — последний подарок госпожи Дезобер — повисла на ветках дерева. В неё она всё и сунула, крепко завязала в узелок, перекинула его через плечо и, смеясь от радости, снова перелезла через изгородь на дорогу.