Я залюбовался этими фотографиями и теперь уже не мог отойти от стены, будто прикованный к ней взглядами этих двух людей. Но что особенно меня удивило и тотчас заставило подумать о войне, так это первая карточка. На ней отец был снят в военной форме: с погонами, орденами и красной звездой на шапке. Но и сын, - кто бы мог подумать! - вот этот мальчуган, красивый, уже с волевым лицом, тоже в военной форме. На нем шапка со звездочкой, ватник не по размеру и, кажется, валенки.
Долго я стоял и думал, что бы это могло значить и кто такие эти двое, как вдруг меня осенило: партизаны! Ну конечно же, разве непонятно? Отец и сын, оба в партизанском отряде. Да, но... ведь мальчик совсем маленький. Что он там делает, на суровых тропах войны, как он вообще туда попал? Зачем отец взял его с собой, разве детям место среди солдат - с винтовкой на плече, с гранатой за кушаком? Да, именно так, я разглядел за поясом у мальчика рукоять гранаты, а за его спиной дуло ружья, которое поначалу принял за обычную ветку, поскольку снимок сделан был в лесу. Ну, а граната, конечно же, для виду. Тяжелая, противотанковая, ребенку она не под силу.
Я смотрел на этих двух людей и чувствовал, как меня точно парализовало. Я уже не мог отойти от этой стены и во все глаза глядел на мужчину с ребенком, гадая, кто они и как очутились в партизанском отряде.
И вдруг мне показалось, что я не один в комнате. Кто-то наблюдает за мной - невидимый, безмолвный, пытаясь взглядом проникнуть в мою душу, понять, какое впечатление произвела на меня фотография, от которой я не мог отвести глаз.
Я повернул голову... и обомлел. Женщина стояла в дверях и молча смотрела на меня. Я хотел что-то сказать, спросить у нее, быть может, даже извиниться за такую бесцеремонность, но слова не шли с языка. Я стоял и тупо глядел на нее, чувствуя себя вором, которого застали на месте преступления. Смутившись и переступив с ноги на ногу, я вновь направился к дивану, но тут хозяйка сказала:
- Комната готова, вы можете располагаться.
И, опустив голову и посторонившись, пропустила меня.
Потянулась череда однообразных дней. Они потекли в строго установленном мною самим распорядке; его, в общем-то, придерживались и другие. Один из нас (постояльцев) каждое утро отправлялся к источнику за целебной водой. Выходили затемно, набирали трехлитровую банку и приносили домой. Это для остальных квартирантов, которые пили воду за час или за полчаса перед едой. Потом завтрак, прогулка, обед, снова прогулка, ужин и вечером - либо за стол в домино, либо к телевизору, который хозяйка охотно предоставляла в наше распоряжение. Разумеется, весь день при этом - до еды и после - мы пили воду из источника, кому и сколько назначил врач. Свою дозу каждый знал сам.
И вот однажды...
Пообедав в столовой, я немного погулял по городку, любуясь его небольшими, красивыми крашеными домами с садами, палисадниками и огородами, побродил вдоль речки, вышел к пруду и направился к дому знакомой уже дорогой. Хотелось почитать - либо в комнате, либо попросту сидя на скамейке у крыльца.
Миновав ступеньки, я сразу повернул вправо к своим "апартаментам" и уже собрался войти, как вдруг боковым зрением уловил, что кто-то стоит в зале и сквозь раскрытые двери, похоже, смотрит в мою сторону. Я повернул голову и, вздрогнув, застыл на месте. Рука так и осталась протянутой к дверной ручке, словно обратилась в камень.
У стены, той самой, где совсем недавно я разглядывал старые карточки, замерла эта женщина, - безмолвная, в скорбной позе Богородицы, - печально глядя на фотографию отца с сыном. Руки ее были скрещены на животе, в них она комкала сдернутый с головы платок. Мне показалось, я вижу статую, столь она напоминала ее - недвижимую, немую, без малейшей искры жизни, которая выдавала бы, что передо мной живой человек. Она стояла ко мне боком, и ее лицо в профиль, - застывшее, окаменелое, строго очерченное на фоне окна, - казалось, было схоже с ликом усопшего.
Словно околдованный, не в силах отвести от нее взгляда, я не мог двинуться с места. В этом доме витала какая-то тайна, я чувствовал это, я понял это еще тогда, когда эта женщина увидела меня у стены точно так же, как сейчас увидел ее я сам. Теперь мы оба стали причастны к этой тайне, но с той разницей, что я лишь коснулся ее, а у этой женщины она таилась в глубине ее загадочной, непознанной никем души. Для нее ее прошлое было свято, это все, что у нее осталось, а потому оно не предназначалось для чужих ушей.
Я не имел права посягать на эту тайну, ибо мы были совершенно чужими людьми. Поэтому, как бы ни хотелось мне вызвать хозяйку на разговор, имея в виду эту фотографию на стене, я не стал этого делать. Я только ждал, когда истечет минута магнетизма, который держал мой взгляд на фигуре этой женщины.
Но то, что произошло в следующее мгновение, вновь заставило меня вздрогнуть и остаться на месте, хотя минута гипноза давно прошла. Женщина вдруг повернула голову и остановила на мне свой задумчивый, потухший взгляд. И снова я оказался в положении вора, забравшегося в чужой дом и встретившегося лицом к лицу с хозяйкой. Уже второй раз! Я готов был провалиться на месте от стыда. Опустив голову, я подумал, что не каждому смертному доведется, как мне сейчас, увидеть такую леденящую душу картину: статуя поворачивается и смотрит прямо на вас, в ваши глаза! Мне вспомнился дон Жуан у Пушкина. Что если эта женщина в следующий миг протянет ко мне руку?.. Ей богу, наверное, я закричу от ужаса!