- Жаль, яблока не укусил, - проговорил другой. - Положи ему на подушку. Хороший был мужик. Уж очень тяжелый. Зато ушел легко, без боли, Катерину Павловну слушая. Душа, верно, как птичка упорхнула. А иной, глядишь, мучается, весь свет от боли проклинает... Вы ведь видали такое на фронте, Катюша?
Зойка кивнула:
- Да тут, Иван Сергеич, все видели. Даже Оля моя всякого насмотрелась.
- Вот я и говорю, ребята из моего взвода за такую смерть, как у нашего товарища Авдеева, много бы отдали, в огненном-то котле. За то, чтоб без боли, с яблоком в руке, а рядом - красивая женщина книжку умную читает.
- Может, им как раз сейчас мирно и покойно? - предположил кто-то из дальнего угла. - Уж они свое отмучились.
От этих слов у Зойки на глазах навернулись слезы. Со всеми данными доказал маг Крапкин, что не так все на самом деле.
Оля взяла со стола газету, оторвала клочок и написала что-то ровным мелким почерком. Подала матери.
«Я хочу вылечить. Пусть закончит свою формулу».
- Как хочешь, родная, - опустила голову Зойка. - Нонча на вертолете с пациентами прилетела. Говорят, место там есть для лекарки. Они Веронику хотели уговорить. Полетишь?
Девушка испуганно подняла брови.
- Да не бойся, я ж знаю, какое расстояние держать. Тут езды-то часа три. Как раз доберусь, как ты управишься, и посижу с тобой. Разве позволю я, чтобы кто чужой тебе красную нитку повязывал?
Зойка улыбнулась, подмигнула, пытаясь успокоить дочь.
Оля выбежала - позвать медбратьев забрать мертвого, а Зойка дочитала главу и, простившись с больными, пошла к машине. Собираться времени не было, как покажется над крышами вертолет - сразу в путь. Закурив, Зойка выудила из кармана блокнот, вырвала страницу. Сгорбленная тень мелькнула от угла к фургону за ее спиной, но Зойка не заметила ее, расправила на капоте листок, вынула из кармана авторучку.
«Милый Костя, не тревожься. Уехали на срочный вызов. Будем за...», - карандаш выпал у нее из руки. Вокруг все потемнело.
Нона затолкала обмякшее тело сестры в грузовик, села за руль. Хорошо, что отец успел научить водить их обеих. Просто ездить самой доводилось Ноне редко.
- Не хочешь так, Оля, пойдешь за «Материнским словом»! - прорычала она, заводя машину. Фургон прогрохотал по улице, взметнув клубы пыли.
- Ой, не знала матушка, как дочку изжить... - зазвучал тихо в голове Нянькин голос. Она часто пела эту песню, когда Зойка была маленькой. И рассказывала сказки.
Изжила, родимая, единым часом...
Зойка словно каким-то чудом очутилась в одной из них. Из серой мглы выступали очертания леса, черного в тумане.
- Мама, - позвала откуда-то издалека Оля. Зойка бросилась на голос в удушающую влажность тумана.
- Единыем часиком, да минуточкой... - пел в голове надтреснутый старушечий голос. Зойка упала, запнувшись за невидимый в темноте корень. Все тело шаг за шагом наливалось свинцом. Она опустилась на четвереньки, поползла, ощупывая дорогу. Лицо дочери, полупрозрачное, бледное, заплаканное, соткалось перед ней в воздухе.
Казалось, Оля пытается что-то сказать: «Не двигайся». Зойка зажмурилась и поползла наверх. Ей казалось, что она снова очутилась в том поле под бомбами. Кружилась голова, болели раненые ноги. Земля выгибалась под ней воронкой.
- Вот ты как действуешь, «Материнское слово», - усмехнулся кто-то во тьме знакомым голосом.
- Как наутро матушка лодку купила...
А к обеду матушка гребцов наняла...
Земля закачалась. Зойку оглушило взрывом, залепило глаза грязью. Высоко в небе, где место жаворонку, гудел мотором зеленый «Хейнкель».
- Купленная лодочка по волне плывет...
Снаряды били в землю, рвали ее, вышибая фонтаны грязи вперемешку с мятой травой. Пахло дымом, горячим железом, кровью и сеном. Вырванная трава вяла в воронках на палящем солнце
- Нанятые гребчики весело гребут...
- Зоя! Волкова! - пробился к ней знакомый голос.
- Я здесь, Костя! - захотела крикнуть Зойка. Рука сама дернулась, сжав конец оборванного провода. Зойка закрыла глаза, чувствуя, как стекает по лицу кровь из рассеченного виска, зашарила перед собой, ища второй конец провода.
- Ничего, Зойка, ничего. Скоро. А дальше - как хочешь... как знаешь, - пробился издалека, словно из другой реальности, голос старшей сестры.
- Осержусь на матушку - шесть лет не приду...
На седьмой-от годик пташкой прилечу...
Зойке показалось, что она становится птицей. Сидит на перебитой пулей ветке и смотрит, как какая-то девчонка пытается соединить два провода. У девчонки лицо в крови, гимнастерка рваная, вся в земле. Бежит к девчонке синеглазый политрук, падает, в грязи поскальзываясь, и опять встает, словно бомбы не боится. И опять падает, навзничь, рядом с девчонкой - синие глаза в небо, а под ним грязь темным наливается, бурым. Только над сапогом что-то светится - выскочила из-за голенища ложка, поймала солнечный луч и метит им, глупая, в глаз фрицу в кабине «Хейнкеля». Но тот головой тряхнет и снова прицелится. И видит Зойка-птичка, как наклонилась над девчонкой смерть. Высокая женщина, растрепанная, виски чуть тронуты сединой. И лицо у смерти знакомое, родное.