Зойка едва не плакала от страха и растерянности.
- Товарищ капитан... Я название забыла... Оно сложное.
- Давай без соплей, героиня. Мы на какой земле сейчас, своей или вражеской?
- Освобожденной? - всхлипнула Зойка, едва не плача от ощущения, что говорит совсем не то, но отчего-то именно такие слова устраивают страшного Румянова.
- Вот именно. И на этот десяток километров вокруг у нас враг. А если и есть свои - то едва ли потащится магичка с малолетней соплячкой на передовую. Так что Оля твоя - не Оля вовсе, а, скорее всего, какая-нибудь Хельга. И магическое воздействие «Материнское слово» вполне могло быть использовано, как попытка внедрить шпиона в наши ряды.
- А она что говорит? Оля... она же ребенок совсем, какой из нее шпион? - умоляюще захныкала Зойка.
- Ничего она не говорит. Молчит и глазами лупает. Она, может, и не понимает ничего, но на нее могли быть такие заклятья наложены, что через нее нас фрицы как из-за стенки слушают. Чтобы ты думала, что как хорошая мать поступаешь, а сама при этом немцу помогала. Понимаешь ты это или нет?
- И как нам быть? - совсем тихо спросила Зойка, понимая, что не хочет, но должна услышать ответ.
- Пока посидит в «режиме радиомолчания» - кормят ее хорошо, чтоб фриц знал, что у нас солдат как генерал ест, но в разговоры с ней вступать запрещено всем, кроме военных магов под действием глушащих заклятий. Проверяем ее аккуратно на магические воздействия, но пока «Материнское слово» забивает все, как помехи. И о том, чтобы украсть ее и сбежать, даже и не думай, Волкова!
- Как?.. - Зойка покраснела и потупилась, продолжая всхлипывать. Она и подумать не успела о побеге - только мелькнула мысль, а уж Румянов ее перехватил.
- А так. Тебе восемнадцать, а мне сорок. Ты девка, а я полевой маг с высшим образованием. Я натуру твою насквозь вижу. Бегала у меня уже одна, снайпер между прочим, двадцати пяти годов женщина, не ты - сопля. Хотела такого вот подметного сынка домой переправить. Расстреляли ее как дезертира. Так что лучше сиди смирно и жди, пока все проверим. Тебя это ложное материнское чувство на дурь всякую толкать будет - а ты не поддавайся, ты же советская женщина. Вон, Константин Александрович говорит, комсомолка образцовая. Тебе только три дня надо выдержать - не подходить к ней, не говорить, не касаться. Воюй дальше, баранку крути, орден получишь. А мы как-нибудь разберемся с твоей Олей.
- Не надо мне ордена. Вы бумажку эту заберите, - Зойка придвинулась к капитану и стала совать ему в холодную руку справку «Славы» третьей степени. - Я уж три года воюю. Метрику подправила и добровольцем убежала. Никто на меня и не глядел. Вышла дура в герои, сунулась! Без ордена меня так и не будут трогать. Оля со мной до конца войны поездит, никто и не заметит. Убьет нас - так обеих. А потом я ее спрячу и хорошую советскую девушку выращу. Ведь не написано у нее на лбу, что она нерусская.
- Ловко ты все за нас придумала, Волкова. Еще и орденами швыряешься... - Румянов все продолжал улыбаться, но губы его теперь разъехались шире, и улыбка напоминала хищный оскал. - Не будь ты героем для своего полка, девка... - Он смотрел прямо, не мигая, как смотрит хищная птица. Руки, до того спокойно лежавшие на коленях, пришли в движение, пальцы складывались в колдовские символы. Но потом капитан словно очнулся, тряхнул головой. - Не гневи судьбу, вовремя ты из окопа высунулась...
Полтора года спустя
В коридоре раздался грохот и громкие Нянькины охи. Видно, уронила бак с бельем, что несла на кухню кипятить. Нона поначалу не придала им значения - старушка любила и поохать, и вообще привлечь к себе внимание. Нона взяла из института домой несколько непростых расчетов и не хотела отвлекаться на очередной Нянькин театр, но к старческому оханью прибавились голоса соседей.
Не желая, чтобы очередное Нянькино выступление прошло при большом стечении зрителей, Нона отложила записи и, подняв на лоб очки для чтения, выглянула в коридор.
Няня Катя и правда уронила бак: белье мокрым комом лежало посреди коридора в большой луже, источая крепкий запах хлорки. По одну сторону лужи топталась сама виновница происшествия и соседка Аля. Нянька всплескивала руками, всхлипывала и терла глаза. Аля, приговаривая: «Не трите, Катерина Сергеевна, хлорка», возила тряпкой по полу, пытаясь остановить расползавшуюся воду.
По другую сторону лужи переминалась с ноги на ногу высокая незнакомая женщина с вещевым мешком в правой руке, через плечо - шинель в скатке и примотанное к ней также по-солдатски скатанное коричневое детское пальтишко. Рядом на полу стоял картонный чемоданчик. Из-за спины гостьи выглядывала совсем беленькая, как зимний заяц, перепуганная девочка.