Пришла Оля, кротко села возле стола. Взглянула на Нону и тотчас опустила глаза. Но этого взгляда хватило, чтобы стало ясно - непростую дочку привезла себе с войны Зойка. На работе Нона такие глаза в каждом кабинете института видела - внимательные, глубокие и какие-то стариковские, словно знает их обладатель больше Ноны раз в триста, потому и молчит.
- Значит, Оля... - через силу улыбнулась девочке Нона.
- Оля Волкова, девять лет, - весело представила девочку Зойка. Оля вскочила со стула, сделала юбку колокольчиком и поклонилась, точь-в-точь как на детском утреннике. - Между прочим, самая молодая медсестра, любимица трех фронтов и особенно девяносто пятой танковой бригады. - Сестра подмигнула, Оля смущенно опустила глаза, смешно покрутила носом и снова села к столу. - Там танкист один был, Саша. Чудной, но Ольгу обожал почти так же, как она его. Удочерить хотел, даже жениться на мне грозился. - Зойка рассмеялась приятным воспоминаниям. - На Сашином танке Оля в Берлин и въехала. Раньше матери.
Девочка кокетливо, явно копируя жесты Зойки, пожала плечами: не виновата она, мол, что так повезло.
- Счастливица Оля. А раньше как ты по фамилии звалась?
- Она всегда Волкова была, - в голосе Зойки прозвучала такая сталь, что Нона на мгновение испугалась. Видно, придется привыкать, что теперь их маленькая Зойка стала матерью, да такой, что за своего приемыша горло переест.
- Болтают сидят. - Вошедшая Нянька вытерла мокрые руки о фартук и тотчас всплеснула ими, оглядев стол. - А я чувствую, сальцом пахнет. Оля, дочка, иди пока, белье покарауль. Щипцы я на крышке бака оставила. Как закипит, станет вылезать, толкай его обратно в бак. Не справишься сама - высовывайся в коридор и кричи: «Нянька Катя!», я прибегу и пособлю. А мы пока чай накроем.
- Не говорит она, Няня, - тихо проговорила Зойка. - Вы давайте накройте, а мы с Олей при белье посидим. Не хватало еще общую плиту залить.
Нянька заохала, жалея девчушку. Нона, стараясь скрыть замешательство, принялась убирать продукты и накрывать к чаю. Зойка и Оля отправились на кухню, как были: дочь - в перешитом пахнущем хлоркой платьице и колготках с мокрыми коленями, мать - в гимнастерке и галифе.
- Зойка бы хоть в платье переоделась. Ведь не окоп, - пробурчала Нянька, по своей манере легко переходя от бурной радости к недовольству всем и вся.
- Может, у них не во что, - заступилась Нона. - Мешок уж она весь вытряхнула, а в чемоданчике, я по звуку поняла, почти пусто. Подгоним ей что-нибудь из моего, а там придумаем что получше. Видно, хороший шофер наша Зойка - войну прошла, в Берлине бывала, вернулась живая и целая, даже вон, дочку себе какую отхватила.
- Юродную, немую, - пробурчала Нянька.
- Зато красавица и... - Нона чуть не сказала «колдунья», но вовремя спохватилась, верно ли истолковала взгляд девочки. Не стоит давать Няньке повод лишний раз языком трепать.
- Уж куда красавица. Как мы теперь Зойку нашу замуж отдадим? И одно срамно сказать, на войне с мужиками вместе была, может, в одной землянке спала, мало ли что там делалось. Ну да таких много сейчас, может, кто из мужиков и не спросит, как на фронте жила, мол, что было, то было. Но ведь с грузом еще. Скажут, прижила в окопе, да на чужую шею посадить хочет.
- Да что ж ты за бабка такая негодная! - рассердилась Нона. - Ведь знаешь нас с Зойкой с рождения, а все гадости думаешь. Неужто ты всерьез полагаешь, что могла наша Зойка сожительствовать на войне с мужчиной?
- Побольше тебя знаю, - фыркнула Нянька. - Ты войны не видала, а я знаю. Мне в четырнадцатом-то году уже двадцать шесть лет было. Видела, как, бывает, женщины себя среди солдат-то ведут, когда выжить и покушать хочется. Вон сколько она еды натащила. Неужто, думаешь, простой шоферке столько дадут? А где она пропадала все время? Ведь уж год почти, как война кончилась... - Нянька прижала к носу кулек с салом, вдохнула чесночный аромат, шмыгнула пару раз, всхлипнула и заревела, вытирая салом щеки: - Дура я старая, про чужой сказ, про гадкий язык печалюсь. Главное, вернулась моя Зойка. Пусть порченая, пусть с дитей юродивой, а главное тут. И отмоем, и откормим, и замуж отдадим...
Защипало в глазах от жалости и нежности - и к бестолковой старухе, и к вернувшейся сестре. Нона обняла Няньку, приговаривая:
- И верно, дура старая, морщинистая. Не дала Зойке через порог ступить, а уж сватаешь на сторону. Пусть хоть побудет со мной да с тобой.
- Пусть, - всхлипнула Нянька. - А Павел с завода, Марфы Игнатьевны новый жилец, очень хороший мужчина. И, опять же, фронтовик - знает, что почем на войне было, не станет Зойку попрекать.