— Если ты несчастлива…
— Что тогда?
— Тогда тебе не удастся сделать ничего хорошего.
А я думаю про себя: счастливая я смогу это сделать.
Иван тихо выходит из комнаты и гасит за собой весь свет, я слышу его шаги, я лежу спокойно, я счастлива.
Я вскакиваю и включаю лампу на тумбочке, в ужасе стою посреди комнаты, с всклокоченными волосами, с искусанными губами, я выбегаю из спальни и зажигаю одну за другой все лампы, наверно, Малина уже дома, я должна немедленно с ним поговорить. Почему не существует Стены счастья и Стены радости? Как называется та стена, к которой я опять иду ночью? Малина с удивлением выходит из своей комнаты и смотрит на меня, качая головой. «Стоит ли еще со мной?..» — спрашиваю я, но Малина не отвечает, он ведет меня в ванную, берет салфетку, смачивает ее теплой водой, обтирает мне лицо и мягко говорит: «На кого ты похожа? Что с тобой опять стряслось?» — Малина размазывает мне по лицу тушь для ресниц, я его отстраняю, ищу масленую салфетку и подхожу к зеркалу. Исчезают пятна, черные следы туши и бурые следы крема. Малина задумчиво за мной наблюдает.
— Ты задаешь мне слишком много вопросов и слишком рано, — говорит он. — Стоит ли еще с тобой?.. Пока нет, но со временем, возможно, будет стоить.
Во Внутреннем городе, возле церкви Святого Петра я видела старинную конторку в лавке антиквара, цену он не сбавляет, но мне все же хочется ее купить, тогда я могла бы написать что-нибудь на старинном пергаменте, какого теперь нет, настоящим пером, какого теперь не бывает, чернилами, которых теперь не найдешь. Я хотела бы, стоя за этой конторкой, написать инкунабулу, ибо сегодня — двадцать лет с тех пор, как я полюбила Ивана, а тридцать первого числа этого месяца будет уже год, три месяца и тридцать один день, как я его знаю, но я хочу еще поставить здесь громоздкую латинскую дату — Anno Domini MDXXLI, но только ни один человек никогда ее не поймет. В буквице я красными чернилами нарисую чалмовидные лилии, а спрятаться могу в легенде про женщину, которой никогда не было на свете.
Тайны принцессы Кагранской
Жила-была принцесса Шагрская или Шагеранская, принадлежала она к роду, который в более поздние времена именовался Кагран. Ибо Святой Георгий, убивший дракона на болотах, дабы после гибели чудовища мог быть основан город Клагенфурт, подвизался и здесь, в старинном селе Мархфельд, на другом берегу Дуная, и о нем напоминает посвященная ему церковь, невдалеке от пойменной долины.
Принцесса была очень молода и очень красива, и был у нее вороной конь, на котором она всегда летела впереди всех. Люди из ее свиты увещевали и упрашивали ее остаться дома, так как страна на Дунае, где они жили, находилась в постоянной опасности и не было еще границ там, где позднее образовались Реция, Маркомания, Норикум, Мезия, Дакия, Иллирия и Паннония. Не существовало тогда ни Циз-, ни Транслейтании, потому что все еще продолжалось переселение народов. Однажды в те края прискакали венгерские гусары из пушты, из обширной Угрии, уходившей в неизведанные дали. Они ворвались туда на своих диких азиатских лошадях, таких же быстрых, как принцессин вороной, и все очень напугались.
Принцесса лишилась власти и не раз попадала в плен, — она не сражалась, но и не хотела быть отданной в жены старому королю гуннов или старому королю аваров. Ее держали в плену как добычу и стерегли силами множества красных и синих всадников. Эта принцесса была настоящей принцессой и потому скорее лишила бы себя жизни, нежели позволила бы отвести себя к старику-королю, и ей надо было набраться мужества до исхода ночи, ибо наутро ее собирались увезти в замок короля гуннов или даже короля аваров. Она замыслила побег, и надеялась, что ее стражи на рассвете заснут, но эта надежда постепенно угасала, Вороного у нее тоже отняли, и она не знала, как ей выбраться из военного лагеря и вернуться в родную страну с синими холмами. Без сна лежала она в своей палатке.
Глубокой ночью ей показалось, будто она слышит какой-то голос, он пел, но не говорил, а шептал и усыплял, но потом перестал петь для других, а звучал только для нее, на языке, который завораживал ее, в котором она не понимала ни слова. И все-таки она знала, что голос этот существует только для нее и что он ее зовет. Принцессе не нужно было понимать слова. Очарованная, она поднялась со своего ложа и открыла палатку. Она увидела бесконечное темное небо Азии, а первая же звезда, какую она заметила, сорвалась и полетела вниз. Голос, проникавший ей в уши, сказал, что она может себе что-нибудь пожелать, и она от всего сердца кое-что себе пожелала. Вдруг она увидела перед собой незнакомца, закутанного в длинный черный плащ, он не принадлежал к числу красных или синих всадников, лицо его скрывала тьма, и хотя принцесса не могла его видеть, она знала, что он о ней печаловался и пел ей, внушая надежду, голосом, не слышанным прежде, и явился он, чтобы ее освободить. Он держал в поводу ее вороного, и она, одними губами, спросила: «Кто ты? Как зовут тебя, мой спаситель? Как мне тебя отблагодарить?» Он приложил палец к губам, и она поняла — он приказывал ей молчать, потом сделал знак следовать за собой и окутал ее своим черным плащом, чтобы никто ее не увидел. Они были чернее черного в ночи, и он повел ее и коня, который тихо ступал копытами и не ржал, через лагерь и еще на какое-то расстояние в степь. У принцессы в ушах все еще звучало его чудесное пение, она была во власти этого голоса и хотела услышать его вновь. Она хотела попросить его поехать с ней вверх по течению реки, но он ей не ответил и отдал повод. Она по-прежнему была в величайшей опасности, и он сделал ей знак, чтобы она ускакала. Так он похитил ее сердце, а ведь лица его она все еще не видела, потому что он его прятал, но она ему повиновалась, ибо не могла иначе. Она вскочила на коня, молча посмотрела вниз на незнакомца и хотела сказать ему что-нибудь на прощанье на своем и на его языке. Она сказала это глазами. Однако он отвернулся и скрылся в ночи.
Вороной пошел рысью в сторону реки, — о близости ее давал ему знать влажный воздух. Принцесса плакала первый раз в жизни, — позднейшие переселенцы нашли в этой местности речные жемчужины, которые они отнесли своему первому королю и которые по сей день красуются в короне Святого Стефана[14] вместе с древнейшими драгоценными камнями.
Когда принцесса очутилась в безлюдной местности, то много дней и ночей скакала берегом реки, вверх по течению, пока не достигла равнины, где река делилась на бесчисленные рукава, разбегавшиеся во все стороны. Она попала в огромное болото, поросшее корявым ивняком. Вода была еще на своем обычном уровне, кусты с шуршанием качались и гнулись под ветром, беспрестанно гулявшим по равнине, отчего ивы не могли распрямиться, а так и оставались корявыми. Они тихонько колебались, как трава, и принцесса совсем растерялась. Казалось, будто все пришло в движение, волны ивняка, волны травы, равнина жила, но в ней не жил ни один человек, кроме нее. Воды Дуная, вырвавшиеся из плена неотступных берегов, проложили себе собственный путь, теряясь в лабиринте каналов, чьи разветвления прорезали в наносных островках широкие русла, куда с грохотом устремлялась вода. Стоя среди бурных пенящихся потоков, пучин и водоворотов и чутко прислушиваясь, принцесса поняла, что вода подмывала песчаный берег и поглощала целые куски его вместе с ивами. Она заливала одни острова и наносила другие, ежедневно менявшие величину и форму, и такую переменчивую жизнь предстояло вести этой равнине до большого паводка, когда набухшие потоки накроют ивы и острова, не оставив от них и следа. На небе виднелось какое-то дымное пятно, но нигде принцессе не открывались гряды синеющих холмов ее страны. Она не знала, где она, ей незнакомы были Девенские высоты, отроги Карпат, еще не имевшие названий, она не видела Моравы, которая прокрадывается здесь в Дунай, а еще меньше догадывалась она о том, что со временем река обозначит здесь границу между двумя странами, у которых будут имена. Ведь тогда еще не было ни стран, ни границ между ними.
14
Основатель Венгерского королевства Стефан Первый (ок. 970 — 1038) в 1001 году возложил на себя корону, присланную ему в дар папой римским Сильвестром II. В 1087 году был причислен церковью к лику святых. Корона Святого Стефана стала символом власти над Венгрией и священной реликвией.