(Я машу руками и заливаюсь краской, господин Мюльбауэр должен сейчас же это стереть, это никого не касается, я говорила необдуманно, позволила себе увлечься, читатели газет в Вене все равно по-итальянски не понимают, а большинство не знает уже и французского, особенно молодежь, да это и не относится к делу. Господин Мюльбауэр хочет подумать, он не все понял, и хотя он уже два раза побывал в Америке, слово «Begetter» ему не встречалось.)
5-й вопрос:………………………………………………………?
Ответ: Раньше я могла жалеть только себя, я чувствовала себя здесь обделенной, как человек, лишенный наследства, позднее научилась жалеть людей в других местах. Вы заблуждаетесь, господин Мюльбауэр, я заодно с этим городом, он и его ничтожно малые окрестности оказались вне истории.
(Господин Мюльбауэр жутко испуган. Я, не смущаясь, продолжаю говорить.)
Можно бы также сказать, что здесь, в назидание остальному миру, из истории вытолкнули империю с ее интригами и тактикой, приукрашенной идеями. Мне очень нравится здесь жить, потому что человек гораздо сильнее пугается, когда смотрит на мир с этого места, где больше ничего не происходит, смотрит не самоуверенно, не самодовольно, ибо здесь не заповедный остров, здесь на каждом шагу упадок, сплошной упадок, и глазам представляется падение всех нынешних и завтрашних империй.
(Господин Мюльбауэр пугается все больше, я вспоминаю про «Винер нахтаусгабе», возможно, господин Мюльбауэр уже дрожит за свое место, пора мне немножко подумать и о господине Мюльбауэре.)
Я всегда охотнее говорю, как говорили в старину: «Австрийский дом», ибо для обозначения «страна» это было бы, на мой взгляд, нечто слишком большое, пространное, неудобное, страной я называю образования помельче. Когда я смотрю из окна вагона, то думаю: какая красивая страна. Когда приближается лето, мне хочется побывать на родной стороне, в Каринтии, или в Зальцкаммергуте. Видишь ведь, до чего доходят люди, живущие в настоящих странах, чем приходится им отягощать свою совесть, пусть даже каждый из них в отдельности мало причастен или совсем непричастен к позорным деяниям их крикливых, раздувшихся от величия стран и ничего не выигрывает от умножения их мощи и богатств. Жить вместе с другими в одном доме — это уже достаточно страшно. Но, дорогой господин Мюльбауэр, я же этого вовсе не говорила, в настоящую минуту речь у нас идет вовсе не о республике, которая дает ребенку его законное имя, кто здесь сказал хоть слово против малозаметной, маленькой, неопытной, ущемленной, но никого не ущемляющей республики? Не вы и не я, нет никаких оснований для беспокойства, успокойтесь, ультиматум Сербии истек давным-давно, он заставил пересмотреть всего несколько веков в существовании и без того уже ненадежного мира и способствовал его краху, все давно уже перешли к беспорядку дня нового мира. Ничто не ново под луной? Нет, этого бы я никогда не сказала, новое есть, есть, можете быть в этом уверены, вот только если смотреть отсюда, господин Мюльбауэр, где больше ничего не происходит, — да это и хорошо, — то надо окончательно стряхнуть с себя прошлое, не ваше и не мое прошлое, но кто нас об этом спрашивает! Надо избавиться от этого груза, ведь у других людей, в других странах, на это нет времени, они там работают, строят планы, делают дела, они засели в своих странах, эти поистине несовременные люди, ибо они безъязыкие, — те, что правят во все времена. Я открою вам страшную тайну. Язык — это наказание. Все вещи должны в него войти и в нем сойти на нет за свою вину и в меру своей вины.
(Признаки изнеможения у господина Мюльбауэра. Признаки изнеможения у меня.)
6-й вопрос:……………………………………………………..?
Ответ: Посредническая роль? Задача? Духовная миссия? А вы когда-нибудь выступали посредником? Это неблагодарная роль, и не надо больше никаких задач! И я не знаю, это миссионерство… Мы же видели, что из этого всюду вышло, я вас не понимаю, но у вас, конечно, более высокая точка зрения, а высокое, если оно вообще есть, находится очень высоко. Оно должно быть мучительно высоко, слишком высоко для того, чтобы кто-то мог осваивать эту высоту хотя бы час в разреженном воздухе, где уж тут осваивать ее вместе с другими, если к тому же пребываешь в глубочайшем унижении, ведь духовность, — не знаю, хотите ли вы еще меня слушать, ваше время ведь так ограничено и ваша колонка в газете тоже, — это бесконечное уничижение, приходится сходить вниз, а не всходить наверх или выходить на улицу к людям, это же просто позор, это недопустимо, и мне непонятно, как можно употреблять такие высокопарные выражения. Кому здесь по силам какая-либо задача, чего можно добиться с помощью миссии! Это невозможно себе представить, меня это прямо-таки угнетает. Но быть может, вы имели в виду управленческую деятельность или изучение архивов? Мы уже положили этому начало, занявшись дворцами, замками и музеями, наш некрополь обследован, снабжен этикетками, описан до мельчайших подробностей на эмалированных табличках. Раньше человек был не вполне уверен, который дворец Траутзонов, а который Строцци, где находится госпиталь Святой Троицы и какая за ним скрыта история, но теперь можно разобраться и без специальных познаний, да и без гида, а близких знакомых, которые нужны были раньше, чтобы получить доступ во дворец Пальфи или в Леопольдов корпус Хофбурга, теперь не требуется, пришлось расширить административные органы.
(Смущенное покашливание господина Мюльбауэра.)
Разумеется, я против всякой администрации, против этой всемирной бюрократии, под контроль которой попало все, от людей с их изображениями до колорадских жуков с их размножением, в этом вы можете не сомневаться. Но здесь дело в другом — в культовом управлении царством мертвых, я не знаю, по какой причине вы или я должны гордиться — да еще хотим привлечь к себе внимание всего мира — фестивалями, праздниками, музыкальными неделями, годовщинами, днями культуры, мир поступил бы как нельзя лучше, если бы умышленно от этого отвернулся, чтобы не испугаться, ведь у него могли бы открыться глаза на то, что еще его ожидает в лучшем случае, и чем тише здесь все совершается, чем таинственней работают наши гробокопатели, чем более скрытно все происходит, чем неслышнее все разыгрывается и договаривается до конца, тем сильнее, возможно, разгорится истинное любопытство. Духовная миссия Вены — это крематорий, видите, мы с вами все же отыскали эту миссию, стоило только хорошенько разговориться, но об этом лучше помолчим, здесь, на самом непрочном своем месте, век воспламенил некоторых мыслителей и сжег их, дабы способствовать их воздействию на людей, но я задаюсь вопросом, и вы несомненно тоже, не приводит ли всякое новое воздействие к новым недоразумениям…
(Замена пленки. Господин Мюльбауэр залпом осушает свой стакан.)
6-й вопрос:………………? (Вторично. Повторение.)
Ответ: Мне всегда было особенно по душе выражение «Австрийский дом», ибо оно лучше объясняло мне природу моей привязанности, нежели все другие выражения, какие мне могли предложить. Наверно, я жила в этом доме в разные времена, потому что я мгновенно узнаю улочки Праги, порт Триеста, я мечтаю по-чешски, по-словенски, по-боснийски, в этом доме я всегда была дома, но у меня нет ни малейшего желания, разве что во сне, поселиться опять в этом доме моих снов, получить его во владение, предъявить права, ведь это ко мне отошли коронные земли, это я отреклась от престола, я сложила с себя древнейшую корону в церкви Ам Хоф[29]. Представьте себе, что после двух последних войн через деревню Галиция почему-то каждый раз прокладывали новую границу. В аккурат на Галицию, которая никому кроме меня не известна, которая для других людей ничего не значит, которой никто не посещает и которой никто не восхищается, каждый раз приходился росчерк пера на штабных картах союзников, однако оба раза, сперва по одной, потом по другой причине, она оставалась за неким образованием, каковое мы ныне называем Австрией, граница пролегает всего в нескольких километрах оттуда, в горах, а летом 1945 года долгое время тянули с принятием решения, — я была туда эвакуирована и все гадала, что со мной будет дальше, причислят ли меня к словенцам в Югославии или к каринтийцам в Австрии, стала жалеть, что клевала носом на уроках словенского, ведь французский давался мне легче, даже к латыни я проявляла больше интереса. Галиция все равно осталась бы Галицией, под любым флагом, и сказать нам по этому поводу, в сущности, было нечего, поскольку о расширении пространства мы вообще никогда не думали, в семье у нас всегда говорили: скорей бы все это кончилось, тогда мы опять поедем в Липицу, надо будет навестить нашу тетушку в Брюнне[30], что там сталось с нашими родичами в Черновцах, во Фриули воздух лучше, чем здесь, когда ты вырастешь, то непременно съезди в Вену и в Прагу, когда вырастешь…
29
Ам Хоф (При дворе) — одна из старейших площадей Вены, где раньше стоял замок средневековых властителей Австрии герцогов Бабенбергов. В настоящее время на этой площади, в числе других исторических зданий, находится церковь Девяти ангельских хоров, с балкона которой в 1806 г. было объявлено об упразднении Священной Римской империи.