«Для чего судьба связала меня с этим человеком, имя которому — бездонная пучина? — спросила себя Малиналли. — Какие звезды спряли нить наших судеб? Какие боги и стихии соткали ткань наших жизней? Как случилось, что мой бог встретился с его богом? Когда они договорились о нашей встрече? Сын, зачатый от его семени, был выношен в моем чреве. Из моего же чрева появилась на свет и моя дочь — опять по его воле, по его безумному капризу. Не я, но он выбрал мужчину, который стал отцом моего ребенка. Как получилось, что я ему по-прежнему благодарна? Если бы не он, я никогда не осмелилась бы посмотреть на другого мужчину. Он сам подарил мне человека, который был связан со мной незримыми нитями, пребывал во власти моих глаз, моего тела, моих слов и моих мыслей».
В тот миг тело Малиналли обернулось жидкостью — молоком в груди, слезами в глазах, потом на коже, слюной во рту и священной водой благодарности.
Когда нога Малиналли вновь ступила на твердую землю, сердце ее стучало сильнее священного барабана. Она сгорала от нетерпения. Больше всего на свете в этот миг она мечтала увидеть сына. Она хотела вновь обнять ребенка, которого согласилась оторвать от себя, подчинившись воле другого человека и уйдя вместе с его воинами. Тот, кто заставил ее сделать этот выбор, всегда добивался своего, действуя вопреки ее воле, ее желаниям, ее материнской нежности. Военный поход закончился поражением. И Малиналли тоже ощущала себя сломленной изнутри. Она не могла простить себе, что оставила сына, когда он нуждался в ней больше всего. Он должен был расти и крепнуть в ласковых лучах материнской любви, должен был познавать мудрость предков с помощью ее слов и рассказов. Ему нужна была ее ласка, взгляд ее глаз, нужны были минуты и часы молчания — когда матери и сыну не требуется слов, чтобы выразить свои чувства. Потерянное время, безвозвратно ушедшее молчание, нерастраченные улыбки и нежные прикосновения отзывались в сердце нестерпимой болью. Так же, как когда-то ее мать, она бросила своего ребенка, живое существо, которому сама даровала жизнь.
Приветственные церемонии показались ей бесконечными. Одна за другой следовали торжественные речи, которые ей приходилось переводить. Бросить все и убежать она не имела права. Наконец, когда она направилась к дому родственников Кортеса, где Мартин был оставлен на время военной экспедиции, ее охватил страх — страх перед расплатой, страх увидеть в глазах сына то безразличие, с которым она так недавно смотрела на собственную мать.
Ребенок играл во дворе под ласковыми лучами солнца, среди деревьев и лужиц, оставшихся после дождя. Малиналли тотчас же узнала сына. Он вырос и уже сам мог лепить фигурки из грязи и глины, создавая свой фантастический мир, в котором, к огорчению Малиналли, ей пока не было места. Мартин был так же красив и очарователен, как тогда — когда она в последний раз видела его. Он был таким же… но в то же время совсем другим. Она сразу заметила, что некоторые жесты и движения он когда-то перенял у нее, но манерой поведения Мартин гораздо больше походил на отца. Гордость и даже надменность читались на его лице сквозь еще почти младенческую невинность и открытость. Было видно, что этот ребенок может быть капризным и попросту несносным, а еще — загадочным, полным неожиданных эмоций, цветов и оттенков. Таким он был — ее сын, которого она так давно не видела.
Она пошла к нему, переполненная любовью и нежностью. Как давно она мечтала об этой встрече, как хотела прикоснуться к нему, ощутить его кожу своей кожей, его сердце — своим сердцем. Ей хотелось в один миг стереть эти долгие месяцы пустоты, загладить свою вину перед сыном, сделать так, чтобы он навсегда забыл об этой горькой для них обоих разлуке.