— Служу Советскому Союзу! — услышал Малиновский прорвавшийся сквозь его мысли радостный голос Раи Кучеренко. Она, повернувшись кругом, отошла от него, уступая место следующему награждённому.
Родион Яковлевич посмотрел ей вслед: неужели уйдёт навсегда, сгинет в хаосе войны?..
После награждения начальник тыла фронта предложил, по русскому обычаю, принять фронтовые сто граммов — «обмыть награды».
Малиновский пригласил Раю Кучеренко сесть в центре стола, рядом с ним. Та присела, невероятно смущаясь.
После обычных в подобных случаях тостов Родион Яковлевич спросил у девушки:
— А я ведь о вас ничего не знаю. Только знаю, что вы отважная фронтовичка.
— Биография у меня обычная, товарищ командующий, — зарделась Рая. — Родилась в селе Богородичном, в крестьянской семье.
— В Богородичном? Это где ж такое?
— Около Славянска, на Донце. Может, слыхали?
— Слышал, конечно.
— Там я закончила железнодорожный техникум. А потом попала в Ленинград. Сестра моя там жила. А мне так захотелось учиться! Я и поехала. Поступила в библиотечный институт.
— Хороший институт, — заметил Малиновский. — Книги — это чудо, созданное человеком.
— Книги — моя вторая жизнь, — улыбнулась Рая. — Но разве вам интересно?
— Чудачка вы, Раиса Яковлевна. Вы ж мне только и сказали, что родились на свет. И в каком селе. А мне хотелось бы узнать о вас побольше.
— Побольше? Есть у меня сын. Был муж.
— И у меня есть сыновья... — кивнул Родион Яковлевич. — А почему вы сказали «был» муж?
— Потому что он погиб на Ленинградском фронте. Вечная ему память. Ленинградец, инженер-строитель. Отец его был архитектор: интеллигентный, умный человек. В первую блокадную зиму и он умер, и свекровь, и золовки... Сына в Сибирь увезли — всех маленьких из Ленинграда вывезли. А мать с сестрой — в оккупации. Что с ними, что с сыном — не знаю...
— Да, сурово обошлась с вами судьба. — Он помолчал. — Знаете, Раиса Яковлевна, что сейчас для вас самое важное? Не терять надежды. Найдутся ваши близкие.
— Этой верой и живу.
— А как же вы здесь оказались? — после паузы поинтересовался Родион Яковлевич.
— Когда из Ленинграда эвакуировали, по Дороге жизни, я в Грозный попала. А оттуда с нашими войсками ушла. Часть в окружении оказалась, едва выбрались. Вышла я вдвоём с одним лейтенантом, так мы поневоле и стали разведчиками. Высмотрели у немцев батареи, полевой аэродром и в штаб передали. — Рая передохнула, взглянув на Малиновского, чтобы понять, слушает ли он её. Она вдруг рассмеялась — выпитые сто граммов сделали её смелее: — А знаете, товарищ командующий, какой самый счастливый момент у меня был, когда из окружения вырвалась?
— Нет, конечно.
— Встретился мне солдатик, с полевой кухни шёл. В руке — котелок с кашей. Перловой. А у меня от голода аж скулы свело. Смотрю я на эту кашу, и слюнки текут. Ну, солдатик понял, что к чему, и говорит: «Хочешь каши?» Я и ответить не могу. А он уже мне котелок протягивает. Схватила я этот котелок и плачу, слёзы в котелок... А солдатик и говорит: «Чего ты, дурёха, плачешь. Повар-то кашу без твоих слёз уже посолил». Никогда в жизни я так не рыдала, как над тем котелком с кашей, честное слово.
— Да вы успокойтесь, Раиса Яковлевна. — Малиновского растрогал её нехитрый рассказ.
...Когда застолье было закончено, Родион Яковлевич тепло попрощался с Раей, сказав ей на прощанье:
— Удачи вам, Раиса Яковлевна. На всех жизненных фронтах. — Он помедлил и сказал почти требовательно: — И не пропадайте надолго. Прошу вас...
19
Однажды утром в Апостолово, недавно отбитом у немцев, Рая внезапно оказалась в непростой ситуации. Девушка, типичная южанка, стояла на крыльце большого дома, а вокруг неё столпились несколько бойцов в плащпалатках и с автоматами. Один из них, здоровенный, рыжий, по всему видно — сибиряк, был настроен особенно агрессивно.
— А ну поди сюда, немецкая овчарка! — повторял он, размахивая руками.
Его пыталась образумить пожилая женщина, похоже, хозяйка дома:
— Чего ты напал на дивчину? Она немцам не продавалась! Все были бы такие честные, как она! И не трожь её, а то возьму кочергу да по башке!
Девушка держалась стойко и, вместо того чтобы звать на помощь, огрызалась:
— Если я овчарка, то ты пёс паршивый!