Особенно сохранился в памяти его последний бой. Проходили мост через безымянную речку, и командир роты сказал:
— Вот здесь на какое-то время надо задержать немцев… Я не могу приказывать. Кто согласен остаться добровольно?
Бойцы понимали: тот, кто останется, не вернется. Все предельно ясно, идешь на верную смерть, и жить осталось всего день или даже несколько часов. Солдаты стояли молча, каждый задавал себе вопрос, способен ли он выполнить такое задание, не дрогнет ли?
— Я останусь, — вперед вышел Григорий Семенов.
— Спасибо, — сказал командир и обнял его.
Сейчас бы, спустя много лет, спросить у Григория Якимовича: «Как же ты не побоялся остаться один? Неужели тебе не дорога была твоя жизнь?» Конечно, каждому хочется жить, никто добровольно и глупо не собирается умирать. Но кроме жизни есть нечто более дорогое и ценное: правда, доверие товарищей, долг перед Родиной. Эти святые истины выше смерти. И люди, ставшие солдатами, идут навстречу смерти, бросаются со связкой гранат под немецкие танки, направляют горящий самолет на скопления вражеских машин.
Когда Григорий Семенов сказал «я останусь», на раздумывание у него не было времени. Такие дела решаются быстро, на одном дыхании. Конечно, он побледнел тогда, но надо же было кому-нибудь остаться. Война — это тоже работа.
Танки приближались к мосту медленно, не торопясь. Очевидно, немцы думали, что советских солдат здесь уже нет. В открытой башне переднего танка во весь рост стоял немецкий офицер. Григорий вскочил, как только танк въехал на мост, и швырнул гранату в открытую башню. Внутри танка раздался сильный взрыв. Другую гранату Григорий бросил под гусеницу. Танк остановился, на него наскочил следующий, и мост начал оседать. Григорий успел заметить, как головной танк круто заваливается, вот-вот рухнет в воду… Но в это мгновение раздалась автоматная очередь, и он, взмахнув рукой, упал на землю…
Он не помнил, сколько пролежал без сознания, может, час или два, а может, и весь день. Когда очнулся, то почувствовал жар во всем теле. Страшно хотелось пить. Горло пересохло, а язык, казалось, намертво прилип к небу. Вокруг никого не было: ни танков, ни фашистов. Отступили или нашли другую переправу, этого Григорий не знал. Только головной танк, все-таки рухнувший с моста в реку, наполовину торчал из воды, как каменное поверженное чудовище.
Григорий встал, шатаясь, спустился к реке. Припал к теплой воде пересохшим ртом, пил долго, с передыхом, будто только сейчас закончил свою трудную работу.
Потом по лесной дороге, по которой ушли его товарищи, направился и он. Много раз падал, терял сознание и уже не помнил, как очутился в сторожке у лесника, который месяца два лечил его разными травами. Когда стало полегче, проводил в партизанский отряд, где Григорий окончательно поправился. А поправившись, наравне со всеми стал сражаться против врага: взрывал эшелоны, мосты, уничтожал полицаев и предателей.
Много раз был ранен. А в одном бою, когда немцы начали основательно прочесывать лес, чтобы покончить с партизанами, Григории едва остался жив. Рядом разорвалась мина, изуродовав ему и руки, и ноги. Командование отряда вместе с другими тяжелоранеными переправило его через линию фронта самолетом в Москву.
Так он впервые оказался в госпитале, где встретил Надю, которая работала санитаркой. Она часто подходила к койке Григория даже просто так, без всякой причины, ждала, когда он откроет глаза. Она ухаживала за ним, как мать. И руки у нее были такие нежные, а глаза такие ласковые, что всякий раз Григорий чувствовал, как становилось ему легче. Однажды сквозь сон он услышал, как хирург спросил у Нади:
— Это твой муж?
— Мой, — ответила Надя.
— М-да, — задумчиво протянул хирург. — Ну что ж, попробуем. Подождем…
Григории открыл глаза: хирург и сестра стояли у его изголовья и пристально смотрели на нею. Надя не покраснела и не отвела взгляда. Когда хирург ушел, она сказала ему:
— Ты не сердись, что назвала тебя своим мужем. Это я так, чтобы тебе легче было. Тебе ведь хотели ампутировать ногу, я попросила, чтоб подождали. Как жена, понимаешь?
— Спасибо, — Григорий взял маленькую руку сестры и крепко пожал. Надя не отняла руку, а пересела ближе к нему. От нее пахло лекарствами, и руки у нее были желтыми от йода.
Теперь она всем говорила, что Григорий Семенов ее муж, она всегда была рядом с ним и просила, чтобы их не разлучали. Благодаря ее старанию и бережному ухаживанию нога, которую хотели ампутировать, зажила, да и старые раны уже меньше беспокоили его. Одно ему было непонятно: почему девушка так привязалась к нему, что тронуло ее сердце? Разве мало в госпитале более здоровых мужчин?
Вот они скоро доживут свой век вместе, а на этот вопрос Григорий Якимович до сих пор де может найти ответа. А может, и не надо искать?
Когда он поправился и стал ходить, комиссия решила выписать его и отправить домой.
— Свежий воздух, здоровая пища быстро поставят вас на ноги, — сказал лечащий врач. — Отдыхайте, набирайтесь сил. Кто у вас есть дома-то?
— Никого.
Гриша вспомнил родную деревню Атламаш, свою девушку Лизу. Ждет или давно уже вышла замуж? Пред тем как ему остаться одному у моста, за день до этого боя, он написал письмо в деревню. Может, Лиза и ответила ему, но где это письмо? Уже в госпитале он написал второе письмо. И опять не получил ответа. Вот и думай, что хочешь. Скорее всего, вышла замуж — забыла.
— Одному без помощи вам будет нелегко, — прервал его раздумья врач. — Может, поживете пока в доме инвалидов?
— Не хотелось бы.
Про этот разговор узнала Надя и на следующий день спросила у Григория.
— Тебя выписывают из госпиталя?
— Да, хотят выписать.
— Куда же ты надумал ехать?
— Не знаю.
— А обо мне не подумал? Или я ничего не значу? — обиженно произнесла Надя. — Понравился ты мне, Гриша. Поедем ко мне, насовсем. Ни одним словом не попрекну.
— Да как я могу предлагать себя, такого калеку? — вымолвил он с трудом.
— А ты не думай о плохом… Силой не могу заставить… Поживешь у меня, пока не поправишься. Если я тебе не по душе, можешь уехать, когда тебе захочется.
Он согласился, и в тот же день они вышли из госпиталя вместе. Взяли билет на поезд, который отправлялся на юг, и уехали на ее родину, в станицу Дубовлянки.
7
Он сошел с автобуса, повернул направо и быстро дошел до своей деревни Атламаш. Или оттого, что всю дорогу думал о своей жизни, или оттого, что путь к родной деревне стал короче, он совсем не почувствовал, как прошло время.
Было прохладно. Весна еще не вступила в полную силу. Пашни были сырые, дорога только начала подсыхать… Вот он подошел к полевым воротам, взглянул на знакомую улицу — и будто что-то оборвалось в нем. Он прислонился к почерневшему от времени и непогоды телеграфному столбу и долго стоял так, закрыв глаза, роняя горькие слезы. Как встретят его? Что скажут?
Григорий Якимович шагал по улице, пристально посматривая по сторонам. С трудом узнавал он деревню: до того переменилась, помолодела. И люди совсем другие, не узнают его, проходят мимо, иные оглядываю гея, что, мол, это за человек появился в их деревне.
Дошел до конца улицы, свернул в проулок и увидел прямо перед собой большое двухэтажное здание, около которого играли ребятишки.
«Школа», — догадался Григорий Якимович и подошел ближе. Перед школой в сквере стоял памятник с красной звездой. Григорий Якимович остановился и стал читать. На гранитном пьедестале большими золотыми буквами было написано: «Никто не забыт, ничто не забыто». А чуть пониже: «Погибшие смертью храбрых в огне Великой Отечественной войны жители деревни Атламаш. 1941–1945 гг.» А еще ниже шли имена: «Афанасьев Петр Афанасьевич, Коротков Анатолий Порфирьевич, Петров Иван Сергеевич, Семенов Григорий Якимович…»