Отфуговав противоположную грань, снова зажал ножку в верстаке, подложив под чистовые стороны тонкие липовые планочки. Не потому, что зажим не дает прямой угол, нет, он строго отрегулирован, не потому, что можно поцарапать зажимом ножку, ее хоть молотком бей, ни следа не останется на этом чугунной твердости дереве, а просто по необъяснимому какому-то душевному движению, стремлению к аккуратности и любовному отношению к драгоценному материалу.
Но что-то мешало работать, беспокоило. Не сон ли этот? А ведь и верно: голова об одном думает — о заказе, а в глазах, в сердце другое. И будто видится: сердитый глаз отца, мать на пороге клети, настороженная, словно окаменевшая, и сам он — идет босиком по дороге в Большое Акашево за футбольным мячом. Зеленая трава по сторонам, ласковая горячая пыль под ногами, черемуха, синее небо, свежий воздух родимых просторов, запах сена, вкус спелой черемухи во рту…
Игорь Петрович тряхнул головой. «Что за черт? Почему так разволновался? Старею, старею… Отпуск, что ли, взять? Съездить в родную деревню? Да только кто там меня ждет? Все связи порушены. А ведь встречал в городе кое-кого из ровесников — приглашали в гости. Но это так, к слову. Разве приглашают ни с того ни с сего полузнакомого, а по сути почти чужого человека? Может, к дочери махнуть, в Казань?.. Проклятый сон, растревожил только…»
Так и не окончив работу, отправился на кухню. Налил чаю. Да что же такое? И чай не пьется, и дело стоит. Ну, возьму отпуск. И что? Вот так же сидеть, сложа руки и томясь от безделья? И надо же привидеться такому сну, когда работы по самое горло?! Облокотясь о подоконник, посмотрел в окно. Небо чистое, синее-синее, солнце светит — в лес, на луг, на берег речки зовет. Народ под окнами ходит туда-сюда. Не работают все, что ли? Или в отпусках? Столько бездельников — просто удивительно. А может, так и нужно жить: поработал — отдохнул хорошенько, можешь по улицам походить, на скамейке посидеть, съездить куда-нибудь…
И вдруг будто в голову ударило: вскочил, оделся быстренько и — за дверь. А в сердце веселье, ликование какое-то, какого не припомнить: было ли когда, разве что в детстве? На лестничной площадке столкнулся с соседом.
— Добрый день, Игорь Петрович!
— Добрый день, — улыбаясь, ответил Сапсайкин и неожиданно спросил: — Постой-ка, как тебя зовут?..
— Алексей Николаевич, — удивленно ответил тот и поправил рукой влажные волосы. Видимо, с Кокшаги шел: свежий, розовый, в спортивном костюме и с полотенцем в руках. — Ты что, забыл? Соседа забыл? Да-а-а… Бегать, бегать надо, глянь, какой кругленький выставил! — весело засмеялся он и похлопал Игоря Петровича по животу. — Давай-ка завтра с утра и начнем, а то мне скучно одному бегать. В здоровом теле здоровый дух, слышал? Бег избавляет от лишнего жирка и от липших проблем. Так-то!
«И что же я, дурак, спрашивать полез? Выставил себя на посмешище, — недоумевал Игорь Петрович, выходя на улицу. — Что мне его имя?..»
С отпуском проблем не было. Директор, услышав о его желании отдохнуть, предложил даже горящую путевку на Балтийское море, как передовику, лучшему столяру комбината. Но он отказался. Зачем ему море, когда у детей родных в гостях, считай, еще ни разу не бывал? А как бы хотелось к младшей, к любимице своей съездить. Да ведь далеко, на краю света почти — на берегу Охотского моря. Эва куда забралась!
Часов в девять утра он уже сидел на привокзальной площади, на скамейке под кленами, а мысленно — мчался в автобусе к Казани, оставляя по обе стороны шоссе шелестящие листвой леса. Он уже почти вошел в квартиру, уже надумал было нажать черную пупочку звонка перед дверью, как словно ударило в голову: «Да ведь она же на работе или ушла куда! Как встретит, что скажет? Даже не предупредил ее, Зину-то!..»
Он вздохнул. А сердце ноет и ноет, грызет его что-то. И вот уж начал ругать себя, за то что купил билет, что взял отпуск. «Что случилось? Что это выбило меня из колеи? Какой бес попутал? Ведь жил и жил себе. Правильно жил, хорошо. Все как на ладони: и сегодняшний день, и завтрашний. И на тебе! Сорвался!» — подумал он, а показалось ему, что произнес вслух. Поднял голову, осмотрелся. Нет, никто не слышал, никто не обращает на него внимания. Справа сидит молоденькая девушка, ест мороженое. Облизывает испачканные пальцы, а что на губах молоко — не чует. Слева старуха. Развязала носовой платок, пересчитывает медяки трясущимися пальцами. Прямо перед ним бегают с чемоданами и сумками люди, рядами стоят автобусы. А сверху откуда-то доносится казенный женский голос: «Объявляется посадка на автобус Йошкар-Ола — Куженер».
Игорь Петрович встал, прошелся вдоль перрона, читая надписи в окошечках на автобусных лбах: Сернур, Козьмодемьянск, Параньга… Самым последним в ряду стоял новый голубой автобус «Йошкар-Ола — Масканур». Масканур, Масканур… Да ведь это же… Ну да, в его родную сторонку. Проедешь 47 километров, сойдешь и сворачивай налево — всего-то восемь верст до милого сердцу Тонакпая.
И так это живо все представилось, так потянуло его хоть одним глазком глянуть на свою деревню, что Игорь Петрович побежал вдруг к кассам сдавать казанский билет.
— Девушка, милая, забирай этот билет. Дай на Масканур, до Тонакпая.
Кассирша, красная, потная, злая, подняла голову и долгим взглядом посмотрела ему прямо в глаза. Неожиданно и резко бросила:
— Что раньше-то думал? То одно им подавай, то другое. Через пять минут Масканур[15] не понравится, так куда попросишь? Может, сразу в Маскавынем[16] дать?
Но билет все-таки обменяла.
Схватив его, Игорь Петрович побежал к автобусу, направлявшемуся в Масканур. Заходил см последним. Люди еще не успокоились: переговаривались, усаживались поудобнее, переставляли с места на место свою поклажу, поглядывали на соседей — с кем придется ехать какого время рядом, можно ли с ним поговорить, не молчун ли какой попался в соседи? Какой же мариец сможет высидеть тихо длительное время, тут волей-неволей придется познакомиться — обязательно нужен ему собеседник: послушать умное слово, самому высказать, что на душе лежит. В автобусе слышна в основном марийская речь, разговаривают старухи и женщины средних лет. Мужчины молчат, сидят чинно.
Игорь Петрович отыскал свое место — рядом с какой-то старухой в национальном платье. Устроился, поглядывая вокруг. Настроение его поднялось, и он, сам не заметив как, разговорился с попутчицей. Спросил, худа едет, что в городе купила, к кому ездила. Спросил, как попасть в Тонакпай, где сходить, будто сам не знает. Марийцы всегда так. Люди они доброжелательные, ласковые, разговорчивые. Если не оттолкнешь, не обидишь злым словом — после небольшого вроде бы разговора обретешь друга. Все он для тебя сделает. А если предложишь дружбу — будешь вроде родственника, своим будешь. Игорь Петрович так понравился старушке своим к ней вниманием, так они поняли друг друга, что только и осталось в гости пригласить.
Старуха ехала до Масканура. Была в гостях у дочери. Везла внучатам, детям сына, городские гостинцы. Игорь Петрович уступил ей место у окна, закрыл форточку, чтоб не дуло, пристроил удобно ее котомку. И сейчас она и в самом деле уже звала его погостить. Всю дорогу говорили и говорили. Выясняли, кто были родители, откуда родом, где еще у них есть родственники — прочесали всех от Топакная до Масканура на четыре колена. Будь дорога подлиннее, непременно нашли б того человека, через которого оказались бы родственниками. А что, вполне вероятно. Разве мы не дети одного народа? Разве не один у нас язык, не одна кровь, не одно имя?
Будто с матерью прощался с ней Игорь Петрович, сходя на перекрестке шоссе и проселка. И долго стоял, глядя вслед уходящему автобусу. Затем направил свой взгляд в сторону родной деревни.