— Самого его накормить таким супом…
Теперь им разговоров хватит на целый день, если не больше. «А поминать будут и через тридцать три года как умру. Это точно, — горько подумал Миколай. — Нехорошо получилось. Ой, нехорошо…»
От холода он свернулся в комок, пытаясь укрыть голые ноги полами зипуна.
«Как же я так? Ведь трезвый совсем. Как же вышло-то? Насмешил людей… Солярку-то зачем вылил? Разве колодец виноват? Теперь все издеваться будут, смеяться. Что делать-то? Уеду куда-нибудь. Разве не найду себе места? Уеду в какой-нибудь совхоз. А что? Постой, постой…»
Мысль была так неожиданна, что Миколай тотчас забыл обо всем другом, забыл, что натворил вчера, почему лежит здесь. Устроился поудобней, вытянул ноги — даже холода не чувствует.
«А что? Раз приезжим сразу дают квартиры, почему бы и мне не стать приезжим? Смотри-ка, на какую хорошую мы^ль натолкнул директор. А? Чужим — сразу. Своим — шиш. На-кося, я тоже стану чужим! Завтра же, нет, сегодня же напишу письмо в какой-нибудь передовой совхоз. Так, мол, и так, прошу принять на работу. Могу слесарем, могу комбайнером, могу трактористом. И жена не стара, может еще работать. А что, вполне выгорит. Стоящее дело. Сразу же получу квартиру. Обязательно получу».
Поднял голову, посмотрел в сторону дома. Никого не видно. И шума не слыхать. Видать, успокоились. Потю, наверное, перестала искать, остыла. Вспомнил палку в ее руках, усмехнулся: сам же поднял и поставил ее у ворот — авось пригодится. Вот и пригодилась на свою же башку. И чуть не расхохотался вслух.
Но что же все-таки делать? Домой пока нельзя. Здесь замерзнешь. Проклятая солярка…
Он увидел пугало посреди огорода. Раскинуло руки, будто поймать кого хочет, шевелит тряпьем. Но птицы ничуть не боятся, садятся на самую голову. А что если?.. Это же его собственная одежда: штаны, рубашка, картуз…
Подобрался на четвереньках, напялил рванье на себя. Нет, не то. Картуз перепачкан птичьим пометом, зад дырявый, на коленях тоже дыры, да к тому же одна штанина короче, оборвана почти по колено. Сам как чучело. Опять же — сапогов нет.
Сбросил все, завернулся в зипун и побежал вприпрыжку на другой конец деревни, выдавливая меж пальцами ног жирные колбаски холодной грязи. Прибежал к пенсионерам. Выпросил кое-какую одежонку. А про чай или суп и не спросил, хотя голоден как волк. Знает, нет у них воды: идти на болото с ведром старикам не по силам.
Хоть и выспрашивали они насчет злосчастной солярки: что, да как, да почему — ничего не ответил, отбрехался кое-как. Переоделся в чистое и сухое — побежал задворками в Яндылет, в гараж. Завел там другой трактор, с компрессорным насосом, и поехал домой.
Его, видимо, ждала вся деревня. А может, кого другого? Только собрались все. Молча встречают. Сердито. А он при деле сейчас, при тракторе — ничего не страшно.
— Чего собрались? Думали, свадьба едет? А может, трактора не видели? — бодро и весело крикнул Миколай, выруливая прямо к колодцу.
— Тебя захотелось увидеть. Рожу твою бесстыжую! Хоть бы покраснел. Иль замазал глаза мазутом, чтоб не смотреть? Как приехать-то посмел?
Это кричит Потю. В руках у нее все та же палка. Но теперь жена бить не посмеет, поскольку муж не пешком, а на тракторе — значит, при деле.
— Не ори, — спокойно сказал Миколай. И спустил гофрированный шланг в зев колодца.
Вот хлынула вода, штанг зашевелился точно живой, за извивался змеей, выпрямляясь, наконец успокоился…
Через два часа все было окончено. Миколай вынул шланг, отвел трактор обратно. А вернулся к самому обеду. Но сразу есть просить застыдился отчего-то. Взял пустое ведро, пошел к колодцу. Зачерпнул — вода чистая-чистая, что слеза младенца. Понес показывать жене.
— Смотри! А на вкус какая! Давно бы надо было почистить…
— А ты еще раз туда солярку слей — еще чище станет.
Потю ворчит, но уже не сердится.
— Ты чего это? Нет чтоб спасибо сказать…
— За что спасибо-то? Нарочно ведь вылил.
— Вот и нашлась причина почистить. Ты лучше поесть дай, со вчерашнего обеда маковой росинки во рту не было.
— Да, видно, некогда тебе есть-то было — другим занимался, — с иронией высказала Потю.
— Да ла-адно уж. Перестань… Все об одном и том же…
— Когда варить-то время было. Утреннее есть. С соляркой…
Миколай махнул рукой, полез в подполье. Выпил целую кринку утреннего молока. Теперь сыт, теперь можно потолковать и о деле.
— Потю! Иди-ка сюда. Садись, — показал рядом с собой. — Слушай, что я придумал…
— Теперь-то куда солярку лить будешь? — с насмешкой сказала она, но все-таки села рядом с мужем.
— Да хва-атит… — поморщился Миколай. — Хватит об одном и том же.
— Я-то могу и помолчать — другие напомнят.
— Пусть. А ты забудь. Ты жена мне, разве нет?
— Да говори ты, чего придумал. Некогда мне рассиживать.
— А вот чего. Вчера я был у директора. Квартиру опять не дали.
— Опять? — Потю тяжело вздохнула, уронила на колени руки. — Сколько же лет нам высиживать тут? Знают ведь, дом-то наш какой. Решето решетом. Как зимовать будем? Их бы самих загнать в такой волчий хлев.
— Да знают они все, но…
— Если бы столько лет не муторили нас с квартирой, может, сейчас бы уж новый мы построили. Обманывали только…
— Не знай, не знай. Это ведь не сарай строить… Ты, что ли, будешь? Я-то лишь ночевать прихожу… — Миколай помолчал и добавил со злостью: — Если они с нами так, то и мы с ними так же! И мы чужими станем!
— Как чужими? — не поняла Потю.
— А вот так! Соберемся и уедем отсюда. В другой совхоз. Насовсем. Сюда и носа не покажем.
— Ой, — схватилась Потю за грудь. — Да кто нас ждет там, в другом-то совхозе?
— Ждут. Механизаторы везде нужны. Сама посуди: как приедет к нам кто — ему квартиру в первую очередь. И такое везде. Так что пусть попляшет наш директор: взял со стороны одного тракториста — потерял сразу двух. Пусть локти кусает, раз так.
— Легко сказать — уедем. Как я все это оставлю? С каким лицом приду сюда хотя бы в гости?
— Как замуж за меня выходила, разве не оставила свою деревню, свой дом, даже матери с отцом не пожалела, — с усмешкой напомнил Миколай.
— Скажешь тоже. Я же сюда по любви ехала, ждали меня здесь. А там ни одного знакомого, заново всю жизнь начинать придется.
Миколаю ужасно понравились ее слова о том, что сюда, в Пуял, пришла она по любви. Радостно, легко стало на душе. Даже спина перестала ныть.
— Не стара еще, привыкнешь.
— Ой, не знаю…
— Чего тут знать?! Сели да поехали.
— Миколай, давай еще годик подождем, а? Год-то много ли? Может, и дадут, не будут же все время обманывать?
— Не могу. Понимаешь, не могу. Кому надо, пусть тот и ждет. А у меня вот тут, — он постучал кулаком в грудь, — все горит прямо. Если я здесь не нужен…
Он не договорил, резко встал и вышел в огород.
Сегодня нет дождя, лишь низко над самой землей висит черная, в любую минуту готовая прорваться туча. Когда хлеба убирали, стояла хорошая погода. А перешли на картошку — грязь непролазная. Копать еще много. И у самого остался клочок в огороде. На несколько дней хватит. Лишь пенсионеры давно все выкопали, теперь сидят дома, не тужат…
— Миколай! — донеслось вдруг со двора.
— Чего?
— К тебе пришли.
Миколай вышел на улицу. Под окном стоит Никанорыч. Он немного постарше Миколая, худой, щеки ввалились, волосы преждевременно побелели.
— Чего не заходишь?
— Некогда, — Никанорыч подошел к воротам, подал руку. — Бригадир послал. Не заболел ли? Почто на работу не идешь?
— Что, картошку копают?
— Нет, в поле не выйдешь… Но на работу выйти надо.
— Ты скажи бригадиру, да и директору: Миколай, скажи, больше на работу не выйдет. Уходит, скажи, из совхоза.