— Ругай меня, Зоя! Во всем виноват я! Попал в медвытрезвитель, а фамилию свою скрыл, назвался Петуховым…
Зоя молчит, и Петухов тихо шагает за женой. Один лишь Мамаев говорит без умолку. Показывает на карточку, ругает себя, едва волосы на себе не рвет, прощения просит.
Втроем заходят в избу. Зоя мокрые пеленки собирает в сумку, подходит к люльке, берет на руки дочурку, заворачивает ее в одеяло. Петухов умиленно, радостно смотрит на жену, а Мамаев не умолкает ни на минуту — знай ругает себя. Потом видит — дело сделано, и враз умолкает.
— Чего стоите, тащите в машину! — наконец произносит Зоя.
Мужчины посмотрели друг на друга понимающе, облегченно вздохнули. Мамаев смахивает пот со лба, а Петухов быстро берет узелки жены, несет в кабину. За ним выходит жена с ребенком, потом Мамаев с сумкой.
Петухов открывает кабину, помогает сесть жене, заводит машину, тихонько трогается с места.
— А меня? — кричит Мамаев.
— А ты пешком топай!
Петухов нажимает на газ.
— Так хорошо отдохнул? — весело спрашивает Зоя.
— Ох, даже очень. Всю жизнь буду помнить…
— Еще когда-нибудь поедешь отдыхать один?
— Нет, хватит.
Улица остается позади. Петухов оглядывается назад, смотрит, как там Мамаев топает пешком. А тот, оказывается, уже в кузове сидит. Показал ему Петухов кулак и больше оглядываться не стал.
ТАКАЯ РАБОТА…
Перевод А. Спиридонова *
Утром вернулся Матвуй домой и сразу же спросил газету.
— Тебе лишь бы читать, — донесся с кухни ворчливый голос жены. — А что дома делается — наплевать.
Но немного погодя она, видно, смягчилась.
— Нет еще почты… Видела, почтальонша проехала. Скоро принесет. А ты не раздевайся пока, за водой сходи…
Матвуй покорно застегнулся и вышел к колодцу. Сегодня он здорово замерз ночью, хоть и лето на дворе, так что совсем неплохо чайку горяченького попить.
А работает он сторожем на птицефабрике. Ночь дежурит, двое суток отдыхает. Потом снова идет в ночь. Вообще-то он на работу мог бы и не устраиваться. Пенсию получает вроде бы неплохую для деревни — сорок пять рублей. Сад-огород есть, скотина там разная, птица. Да сын с дочерью мал-мал помогают, частенько привозят из города то колбасу, то мясо, то сушки там, пряники, калачи. Обратно тоже везут: молоко, масло, творог, овощи разные. Ну, этого добра у стариков хватает. А вот в городе молоко — сам пробовал — чисто силос, аж в нос шибает. Да и масло какое-то там придумали — бутербродное. Ни вкуса тебе, ни запаха — одна белая пена. В общем, вполне мог бы Матвуй не работать, да жена окончательно доконала своими бесконечными просьбами: «Это сделай, то дай, принеси…» Каждый день одно и то же. Надоело. Потому и пошел. Там хоть свободнее, никто не кричит, не шпыняет. Скучно только. Поговорить не с кем, душу отвести, так сказать. А с собакой разве поговоришь? Одно слово — бессловесная тварь, хоть и друг человека. Смотрит в глаза да хвостом виляет. И спросу с нее нет. Мда-а, такие вот дела…
Матвую шестьдесят пять исполнилось. Изрядно пожил. На войне был, медаль есть: «За взятие Будапешта». Только не любит он вспоминать о войне…
Матвуй принес воды, поставил ведро на место и только хотел раздеться, как Проска другое ведро сует — с болтушкой для свиней.
— Пока не разделся, поди вылей в корыто.
Хоть и моложе она, а выглядит даже старше Матвуя, горбиться уже начинает. Он так это объясняет: ворчлива она да криклива слишком, а это-то и грызет ее, подтачивает здоровье.
— Чуня, чуня, — разговаривает Матвуй в хлеву со свиньей. — Жиреешь, да? Растешь? Ну, расти, расти. Вот ударят морозы — не миновать тебе ножичка…
Глянул в коровье стойло — пусто, скотину уже выгнали пастись за овраг.
И снова к свинье:
— Ну, как тебе ножичек-то?
Та не слушает разглагольствования хозяина, чавкает себе, даже хвостиком не вильнет.
— Тьфу ты!
Матвуй выходит во двор, кличет собаку:
— Индус! Индус!
Та подбегает, а он кладет ее голову на колени и гладит блестящую шерсть.
— Псина ты, псина, одна ты меня понимаешь…
В своем Индусе он души не чает. Уходя на работу, увязывает еду для него в белый платок. И работников птицефабрики с утра предупреждает: «Кости не выбрасывайте. Мне несите. Очень уж любит он косточки». В полночь они завтракают. Такой режим у него теперь, как сторожем начал работать: в полночь завтрак, утром обед, а в обед — ужин. И всегда они вместе едят, с той лишь разницей, что один за столом, а другой под ним. Сидят, жуют, друг на друга посматривают. Хозяин подмигнет — собака хвостом повиливает, отлично друг друга понимают. После завтрака обход делают: смотрят, слушают, не идет ли кто чужой…
— Дедушка! — слышит он звонкий голос из-за забора. Это почтальонша его кличет, Елук.
Матвуй подходит к ограде, берет три газеты.
Целые сутки он ждет не дождется этого момента. Теперь, дождавшись, со спокойной душой идет в избу пить чай. Надевает очки, садится у окна, положив обе ноги на лавку. Теперь его не трогай. Кричи не кричи, все равно не услышит. И про чай забыл, так и стынет он на столе.
Сначала смотрит, что в мире творится. Все его интересует, все он принимает близко к сердцу: хорошему радуется, плохому огорчается. Газете он верит как никому. Раз написано — значит, сущая правда, значит, так оно и есть. Зря писать не станут.
От центральной переходит к марийской газете, потом за районку берется. Так он делает: сначала просмотрит все от корки до корки, а уж потом, не торопясь, все и прочтет.
Матвуй уже собирался было отложить районку, да вдруг заегозил, очки поправил, поднес листок к самому носу. Хмыкнул удивленно. Прочитал еще раз коротенькую заметку и удовлетворенно засмеялся.
А там, в газете, и правда, очень интересная вещь написана. И не о ком-нибудь — а о нем самом! «Рабочий совхоза «Какшан» Матвей Денисович Матвеев, сторож птицекомплекса, исполняет свои обязанности спустя рукава. Мы знаем, что он участник Великой Отечественной войны, пожилой человек, много трудностей испытал в жизни, но раз ты сторож, раз тебе доверили такую ответственную работу, то и надо исполнять ее аккуратно, добросовестно. А он, в то время, когда мы проводили рейд, вместо того чтобы сторожить — спал как убитый, хоть всю фабрику уноси. Чтобы вывести его на чистую воду, чтобы он понял свои недостатки, мы сняли с него брюки. Но и тогда Матвей Денисович не проснулся. Очевидно, был пьян. Нельзя так работать, Матвей Денисович!» Вот такая заметка.
Прочел Матвуй и засмеялся. Смотри, как интересно: штаны сняли, а он спит! А ведь и вправду смешно. Эх, как это сразу не сообразил? Честное слово, смешно, а он тогда испугался…
Кто с ним так поступил, Матвуй до сих пор не знает. И ведь никто ни слова. Все молчат, будто ничего не произошло. И не ругали, и с работы не выгнали. Наверное, старость его пожалели.
Проснулся он тогда утром — в одних трусах лежит! Все похмелье разом вылетело. Что делать? Не дождавшись смены, прытко побежал домой, пока народ спит. В клети отыскал старые штаны, пыльные, все в заплатах. Но в избу зашел как ни в чем не бывало. Ладно, жена ничего не увидела. Хоть и стара уже, а взгрела бы за такое, не дай бог. Еще бы подумала чего нехорошее…
И он опять засмеялся.
— Ты чего тут один хихикаешь?
Проска вышла из кухни, подозрительно смотрит на мужа.
— А вот, читай! — говорит он сквозь смех. — Про твоего мужа пишут!
— Пьешь, чай, да бестолково живешь, написано?
— Пью не пью, а написано! — гордо отозвался он.
Если говорить прямо, выпивает Матвуй. И когда снимали штаны — действительно пьян был.
— Да кому ты такой нужен?! Кто такого похвалит? Вот на черную доску — да, туда ты годишься.