— Элворд, прекрати! Приказываю тебе! Я не слушаю тебя!
— Хорошо, дорогая, я остановлюсь. Прошу прощения — признаю, я забылся. Позволь мне извиниться. Юнис, я тебя люблю, но обещаю больше не говорить тебе этого и не заговаривать с тобой, если ты дашь мне хотя бы лучик надежды, малый проблеск предвкушения. Дорогая, позволь когда-нибудь рассказать о моей любви? Через столько времени, через сколько ты сочтешь правильным. Юнис, ты позволишь?
— Нет, определенно нет! Я не люблю тебя — я никогда не любила и не полюблю тебя! Как такое вообще пришло тебе в голову?
Прекрасное лицо исказилось от изумления, но не от гнева, да и голос Юнис был нежным. В таком состоянии она была даже еще привлекательней, чем раньше.
Потерявший контроль над собой, Хендрикс шагнул вперед и заключил ее в объятия.
Она не пыталась вырваться, только лишь презрительно сказав: «Отпусти меня, Элворд. Ты надоел мне».
Как ей было известно, эти слова разозлили его гораздо сильнее, чем это могла бы сделать любая брань.
Он мгновенно отпустил ее, его лицо пылало от негодования.
— Я?.. Я?… Кто может любить тебя так, чтобы это не надоедало тебе? Эллиот? Юнис, о, Юнис, я так долго любил тебя! Все это время ты была женой Сэнфорда, и я никогда не мог назвать тебя «дорогой». Я никогда не подавал даже вида, ведь ты была женой моего друга. Но теперь, когда ты свободна, я имею право добиваться тебя. Знаю, еще слишком рано, но я могу подождать, ждать так долго, сколько скажешь, если только пообещаешь, что однажды я смогу…
— Никогда! Я уже говорила, и не хочу повторять! Пожалуйста, пойми, наконец, что я не люблю тебя…
— … Потому что ты любишь другого! Юнис, скажи, что не Эллиота, и я не скажу больше ни слова. Но я буду терпеливо ждать: год, два года — так долго, как ты захочешь, только дай слово, что не пойдешь за Мейсона Эллиота.
— Ты невозможен! Как ты смеешь говорить о моем браке с кем бы то ни было, тогда как мой муж только что умер! Элворд, еще одно слово, и я запрещу тебе входить в мой дом!
— Хорошо, моя леди! Если хочешь, что ж, хорохорься, но прежде, чем выйти за него, сперва убедись, что это не он подготовил себе дорожку к свадьбе!
— Что ты имеешь в виду? Ты обвиняешь Мейсона в…
— Я не выдвигаю обвинений. Но — кто убил Сэнфорда? Я знаю, что ты не убивала его, а Эллиот пригласил Стоуна, чтобы доказать, что это не ты. Все мы знаем, что подозревать тетушку Эбби было бы абсурдно, а меня не было в городе. Так кто же остается, если не Мейсон?
— Тихо! Я не стану слушать такие наветы! Той ночью Мейсон был у себя дома!
— Ты уверена?
— Конечно, я уверена! И мне не требуется детектив, чтобы подтвердить это! А сейчас, Элворд Хендрикс, можешь уходить! Я не хочу говорить с тем, кто бросает такое мерзкое обвинение против старого друга!
Но прежде, чем Хендрикс ушел, появился сам Эллиот.
Он был мрачен и озабочен. Кивнув Хендриксу, он схватил Юнис за руку и сказал:
— Могу ли я поговорить с вами наедине? Я пришел обсудить важные дела, и у меня мало времени.
— Все в порядке, — отозвался Хендрикс. — Намек понят. Я ухожу. Эллиот, как там продвигается ваш сыщик? Мистер Стоун еще не выкурил убийцу?
— Еще нет, но это скоро произойдет, — попытался отшутиться Эллиот.
— Очень скоро? — допытывался Хендрикс.
— Думаю, что очень скоро.
— Это интересно. Наверное, нескромно спрашивать, в каком направлении следует искать преступника?
— Наверное, — улыбнулся Эллиот. — Хендрикс, можешь уходить. Мне с Юнис нужно обсудить важное дело.
Хендрикс ушел, и Эллиот мрачно произнес:
— Юнис, я просматривал личные бумаги Сэнфорда, и там есть много такого, о чем не хотелось бы говорить.
— Сэнфорд был плохим человеком? — спросила девушка, побледневшее лицо которой вымаливало опровержение этих слов.
— Не настолько, но ты же знаешь, он любил деньги и был своего рода стяжателем, что довело его до сомнительных делишек. Он давал взаймы любому, кто мог дать залог…
— Что в этом неправильного?!
— Не то, чтобы само по себе это было неправильно… Ох, Юнис, мне сложно объяснить… или не хочется… Сэнфорд одалживал людям… своим друзьям, находящимся в нужде, и те давали в залог свои лучшие вещи, свои сокровища… а затем, безо всякого снисхождения, у него совсем не было сострадания…
— Почему оно у него должно было быть?
— Потому что, это же, по справедливости, почти преступление. Сэнфорд был… Шейлоком[7]! Теперь ты понимаешь?