– Я, Анн Петровна! Пустите?
Женщина кинулась к нему, прихрамывая и держа подальше от себя тяпку, испачканную в земле.
– Ох, пущу, Гордейка, пущу! Куда ж денусь.
Они не обнялись: Анна Петровна говорила, что грязная, не хочет Гордея измазать, а Гордей и не рвался в объятия. Посмотрели друг на друга цепко, подмечая каждую деталь, изменившуюся за десять лет.
На веранде всё осталось прежним даже скатерть лежала та же – с фруктами, истёртая в тех местах, где чаще всего садились и клали локти. Анна Петровна грохнула на стол две дымящиеся чашки и вазочку с сушками. Одну сушку кинула под буфет.
– Кикимору покормить? – догадался Гордей.
Анна Петровна кивнула. В Красилово до сих пор помнили какие-то странные байки: кто в домовых верил, кто кикимор ручных кормил, кто берёг бабкины тетрадки с «наговорами».
– Как-то сам в Москве своей? Женился, поди? Детей народил? Нинку не вспоминаешь?
Начала вот так, с наскока. Застыдить решила. Гордей разломал сушку в кулаке и макнул кусочек в чай, горячий, но жидкий, светло-коричневый.
– Не женился. Нинку вспоминаю.
– Потому и не женишься?
Гордей промолчал. Любой его ответ не порадовал бы старуху. Не говорить же, что все его женщины уходили на второй-третий месяц совместной жизни. Не выдерживали, что он часто просыпался ночами из-за смутной тревоги, вдруг обжигающей грудь. «Бешеный», говорили.
– Ну ладно. Не хочешь говорить, молчи. Ты надолго к нам?
– На пару дней.
– На кладбище-то пойдёшь?
– Пойду.
Чай пили молча, изредка прихлюпывая горячим. Муха назойливо билась в стекло, эти звуки противно резали по ушам. Гордей поглядывал по сторонам, удивляясь, как ничего не могло поменяться за десять лет: тот же шкаф, куда раньше (да и сейчас, наверняка) клали печенье; на полу – линолеум, подгрызенный мышами на стыках, натюрморт с вазой на стене… Словно в машину времени попал, только не удастся встретить одного человека, самого главного.
Залпом допив чай, Гордей поставил чашку на стол. Сидеть тут было тяжело, но ещё тяжелее – понимать, что вот-вот придётся попроситься остаться на день-другой.
– Я… Это… – Гордей замялся. – Останусь у вас?
Рука Анны Петровны дёрнулась, будто хотела схватить со стола что-то несуществующее, но потом женщина просто пожала плечами.
– Что же, оставайся.
2.
Часы тикали так громко, что трудно было уснуть. Гордей ворочался в кровати со скрипучим сетчатым дном под матрасом, глядя то в мутное окно, то на потолок с деревянными балками. Изредка за стенкой всхрапывал муж Анны Петровны – толстый, с моржовыми усами дед Валерий.
Дом словно застыл во времени, даже не было газет, которые напомнили бы, какой сейчас год. Всё осталось точно таким же, каким было десять лет назад – до пугающих мелочей вроде дохлой мухи на раковине или пятна на обоях.
Казалось, вот-вот скрипнет дверь и влетит Нина – свежая, смеющаяся, с венком на голове. Наденет свой венок на Гордея и начнёт щебетать всякую неважную ерунду…
Не начнёт.
Нины нет десять лет. Вернее, зимой будет десять, но тоска стала такой острой, что Гордей не смог больше ждать.
Перед глазами всплыла непрошеная картина: капли крови на снегу.
Гордей рывком сел на кровати. Трескучее тиканье часов вгрызалось в голову, будто хотело проесть дыру в черепе.
Он встал и, не включая свет, прошёл в кухню – конечно, кухней это помещение можно было назвать с натяжкой, так, раковина, плита да пара вёдер с родниковой водой. Зачерпнув кружкой из ведра, Гордей плеснул себе в лицо, а остальное выпил. Осторожно, стараясь не скрипеть половицами, прокрался на веранду.
Тускло светила луна, и ровные грядки Анны Петровны некстати напоминали могилы. Над островерхим сараем бесшумно пролетела тень – то ли мелкая сова, то ли летучая мышь.
– Какого хрена припёрся? – буркнул Гордей себе под нос.
Сон не шёл. Отперев задвижку, Гордей вышел наружу. Ночь стояла туманная, росистая, по-весеннему прохладная. Над участками с картошкой, за кривым частоколом, курился туман. Тоненькие всходы укропа на грядках клонились к земле, набрякшие от росы.
Гордей ступил на влажную дорожку. Едва голые стопы соприкоснулись с камешками и песком, всё тело тут же прошило странным чувством, будто кольнуло иголками в самое нутро. То же самое он ощутил, сойдя с автобуса. В соседнем доме горел свет – бабку Тоню называли ведьмой десять лет назад, вряд ли сейчас о ней стали судачить иначе. Что делала? Слушала радио или колдовала себе потихоньку? Гордею показалось, что колыхнулся ситец занавесок. Подсматривала за ним?
Обойдя дом кругом, Гордей вернулся на крыльцо. Надышался свежим, землистым и цветочным, замёрз немного, пора и обратно, попытаться уснуть. Завтра на кладбище, надо выспаться.