На другой стороне дороги работал Дед, срезая прибывших аккуратно и прицельно. Возле машины, с левой стороны, уже лежали два существа - одно из них корчилось возле открытой двери, схватившись за окровавленный живот, другого откинуло спиной в салон, и его длинные ноги вывалились из машины безвольно, точно кишки. Уцелевший перебегал от дерева к дереву, видимо, решив заморить Деда кроссом.
Четкий лязг оружия слился с хлопками пистолетных выстрелов и сдержанным, разделенным пунктиром пауз, хриплым напором АК. В обыденной практике Русинский предпочитал самбо и ножи, но в этот миг стрельба полностью овладела его сознанием. Привкус крови вперемешку с острым чистым воздухом отбивал лишние мысли. Группа прикрытия - те трое, что от нее остались - вели себя внимательно, будто опомнившись, но Дед опомнился гораздо раньше. По отчаянному резкому крику справа Русинский понял, что Дед уложил последнего из передней машины, но сам не мог похвататься таким успехом. Один из его подопечных все дальше уходил в лес, другой - и этот был наиболее опасен - кружил по спирали, отвлекая от уходящего. Несколько раз Русинскому хотелось броситься в атаку, но только приходилось уклоняться от пуль, все происходило то ли слишком быстро, то ли слишком медленно - на облавах все было иначе. Когда Русинский перебросил свое тело в канаву, его лодыжку обожгло. Он сжал зубы и выстрелил в мелькнувшую впереди фигуру. Там заматерились, тело шлепнулось на мягкую землю. Послав к черту все, что он слышал об искусстве боя, Русинский рванулся вперед; раненый вскочил на ноги и бросился бежать, ломая сучья и оборачиваясь; он становился все более и более предсказуемым, и вскоре, подловив его на суетливой перезарядке магазина, Русинский на выдохе, словно в прыжке, выпустил в него остатки второй обоймы - и не промахнулся. Мужик впереди замер, качнулся и словно аквалангист, ныряющий с лодки, рухнул в серый снег. Русинский вставил последнюю обойму и удовлетворенно вытер сопли.
Впереди не наблюдалось никакого движения - только один раз прозвучал "калашников". Ничто не нарушало космическую тишину леса.
За спиной раздался шелест. Русинский взвился и выстрелил на звук.
Могучая ладонь к квадратными пальцами отогнула ветку. В проеме показалось хмурое лицо. Дед молча подошел к Русинскому, сел рядом на пенек и, откашлявшись, сказал:
- Он готов. Два жмура твои. Поздравляю.
***
Ранение оказалось очень легким: лишь оторвало кусочек кожи. Дед плеснул на рану из своей фляги, перевязал припасенным бинтом и посоветовал забыть о царапине. Неспешным шагом они углубились вдоль дороги, постепенно успокаиваясь и молча наблюдая облака.
Лес кончился. Отверстая черная степь развернулась во все стороны. Небо уходило резко ввысь, не нависая над сердцем. Несколько длинноволосых всадников, укутанных в черные плащи, с сияющей медью копий, вырвались на каурых своих жеребцах слева по горизонту и, покрутившись на месте, повернули на Запад. Немного позже с той же стороны потянулась цепочка тяжелых повозок в сопровождении других всадников. Деревянные колеса вдавливались в мерзлую почву. Воины несли шесты с конскими черепами на верхушках, на копьях остальных ветер рвал красные бунчуки. В окружении трех юношей, опираясь на длинный извилистый посох, шел крепкий старик с длинной темной бородой и спускавшимися до плеч волосами, открытыми из-под откинутого на мощную ровную спину капюшона. Позади мычали коровы, плелись козы и бараны. Мотались гривы коней. Из повозок доносился детский плач; женщина пела убаюкивающую песню на языке, что показался Русинскому неизвестном, но чем внимательнее он вслушивался в слова, вольные и плавные, как ветер, как пологие сопки вокруг, тем сильнее становилось предчувствие, что он сейчас поймет, и тем дальше отодвигалось понимание.
Странная цепочка прошла по краю горизонта и растворилась в пространстве. Когда последний проблеск звука исчез, Русинский остановился и потрясенно взглянул на Деда.
- Отмотало на четыре тысячи лет назад, - констатировал Дед. - Такое бывает, особенно в марте.
- Кто это?..
- Может, и ты. Или я.
- И куда мы идем?
- На Урал, или в Иран. В Грецию, Норвегию, на Днепр, Дон, в Италию... Откуда я знаю? Здесь проходила Коровья Дорога. Память о ней осталась только в мифах. Эсхила наказали за то, что он выдал ее в "Прометее" своем. Так что сильно не трепись, масса всегда одинаковая, русская, еврейская, американская... Какая угодно. В лучшем случае поднимут на смех.
Они прошли еще несколько шагов по хрустящей корочке снега, и Русинский спросил опять:
- Я что-то не понял насчет конских черепов. Год назад мы брали сатанистов. У них все было завалено этим добром.
- Да ты и впрямь дурак, мой граф, - огрызнулся Дед. - Евреев не любишь - это привычное явление. Но почему своих костеришь сатанерами? Сатану придумал Ездра, составитель Библии, а вы его развили, когда с манихейцами боролись. Дух зла, конечно, был еще у персов, но все ж таки это агнец какой-то, если с вашим Дьяволом сравнить. Больное воображение...
Русинский не решился спросить, с чего вдруг Дед решил назвать его графом. Все это звучало очень странно, и на миг Русинский засомневался в том, что Дед - именно тот человек, за кого себя выдает, но остановился перед вопросом, за кого Дед себя выдает и выдает ли вообще за кого-либо. В этих размышлениях Русинский не заметил, как они вошли в железные ворота, проникнув внутрь своеобразного городка, образованного рядом бытовок. Дед уверенно направился в один из вагончиков. Вскоре он появился, держа в руке связку больших амбарных ключей.
Впереди похабно распласталось кладбище разбитой техники. Десятки машин, проржавленных под ветром и солнцем, напоминали металлические кости цивилизации - то, что останется после нас, подумал впавший в элегическое оцепенение Русинский. По извилистой тропе, с обеих сторон окаймленной глубокими колеями от колес грузовиков, они приближались к скотомогильнику. Местность была открытой, голой. Справа начинался спуск - там был овраг; его обратная сторона поросла деревьями. Слева поднимались сопки. Четырехугольный квадрат скотомогильника напоминал бастион. Сходство усиливал ров, проходящий по периметру бетонного забора. Вероятно, по этому желобу во время дождей стекали сточные воды, отравленные смертельными бациллами.
Дед отпер черные, железные, проржавевшие врата. Захоронения представляли собой бетонный саркофаг с тремя углублениями, расположенными в ряд. Каждое отверстие представляло собой железные двери, ведущие вниз, в бездну. Несмотря на нежаркую погоду, страшная вонь ударила в ноздри. Ядовитый пар вырвался на свободу. Русинский после небольшого размышления бросил камень вниз. Звука, удостоверяющего, что камень коснулся дна, пришлось немного подождать.
Двор был заброшен. Ветхая крыша нависла над четырьмя воротами, ведущими в нижнее пространство. Слева от входа находилась полуразваленная сторожка. Стену изукрасили аккуратные надписи: кто-то кому-то признавался в любви, и подпись: "Пусик". Не хватало кукушки, отсчитывающей годы.
- Пошли отсюда, - сказала Дед. - В засаде подождем. Там выпьешь вот это.
И подал свою флягу. Русинский осторожно снял крышку. Пахнуло пряным травным запахом, словно он вышел из прокуренной комнаты в цветущее летнее поле.
- Это что такое? - спросил он когда они отправились к самом высокому в окрестностях холму, располагавшемуся местрах в тридцати от скотомогильника. Русинскому вдруг стало неудобно от внутреннего вопроса, почему он не спросил, когда Дед поливал его рану этим составом.
Они залегли на северном склоне холма.
- Это Твишита, - ответил Дед, устраивая локти поудобнее. - Сияющий напиток. Мне подарил его один маг из Пенджаба.
- Странное название, - заметил Русинский, рассматривая цвет застывшей на пальце капли - цвет напоминал крепко заваренный чай.