Понять до конца Ленина далеко не простая вещь. Он гораздо сложнее, противоречивее, чем это видно из биографий его хулителей и, тем более, его казенных хвалителей.
Советский поэт Н. Полетаев в одном из своих стихотворений утверждал, что никому до сих пор не удалось дать, нарисовать, написать настоящий «портрет» Ленина:
Те, кто, не полагаясь на века (надежда плохая!), хотели бы ныне дорисовать «недорисованный» портрет, должны — при анализе Ленина, его политики, поведения, рефлексов жизни — ни на минуту не забывать, что у него «две души». Все зависело от того, какая из душ в какой области в тот или иной момент брала верх. В одной душе Ленина — хилиазм, революционный раж, свирепость, иллюзионизм, безграничная сектантская нетерпимость, отрицание допустимости каких-либо компромиссов, желание, ни с чем не считаясь, не осматриваясь по сторонам, прямо, кроваво, беспощадно идти к поставленной цели. В другой душе — осторожность, практический нюх, конформизм, хитрость, большая расчетливость, способность, с помощью далеко идущих компромиссов и комбинаций, гибко приспособляться к требованиям изменяющейся жизни. Кажущееся чисто механическим соединение в одном и том же человеке двух взаимоотрицающих друг друга душ не делает личность цельной, она представляется двоящейся. Однако, будь у Ленина только одна, например, первая душа, не будь у него духа компромисса, практической зрячести, умения различать, что можно, чего нельзя, — в России после 1920 года не был бы введен нэп — эксперимент огромного социального значения и исторической поучительности. Этот эксперимент не дал всего, что мог и должен был дать, только потому, что почти немедленно после смерти Ленина начал уничтожаться ничему не научившимися людьми вроде Троцкого и таким азиатом, как Сталин.
Жизнь Ленина была борьбой двух начал — утопизма и реализма. В последние годы его жизни реализм явно оседлывал и побеждал утопизм, и одним из интересных начальных проявлений этой победы является следующая декларация Ленина в 1921 году:
«Для настоящего революционера самой большой опасностью, — может быть, даже единственной опасностью, — является преувеличение революционности, забвение граней и условий уместного и успешного применения революционных приемов. Настоящие революционеры на этом больше всего ломали себе шею, когда начинали писать «революцию» с большой буквы, возводить «революцию» в нечто почти божественное, терять голову, терять способность самым хладнокровным и трезвым образом соображать, взвешивать, проверять, в какой момент, при каких обстоятельствах, в какой области действия надо уметь действовать по-революционному и в какой момент, при каких обстоятельствах и в какой области действия надо уметь перейти к действию реформистскому. Настоящие революционеры погибнут (в смысле не внешнего поражения, а внутреннего провала их дела) лишь в том случае, — но погибнут наверняка в том случае, — если потеряют трезвость и вздумают, будто «великая, победоносная, мировая» революция обязательно все и всякие задачи при всяких обстоятельствах во всех областях действия может и должна решать по-революционному»[94].
Если собранный в нашей книге материал поможет любознательному читателю ближе узнать «малознакомого» Ленина, а честному художнику даст возможность завершить до сих пор «недорисованный портрет» его, воссоздав правдивый, а не приукрашенный образ этой гигантской исторической фигуры, — следовательно, автор писал книгу не напрасно.