Пока мы ждем официального начала вечера, я брожу вокруг храмового комплекса. Внизу у берега покачиваются на легкой волне два или три полицейских катера, подготовленных на случай, если какой-нибудь бесстрашный пловец или альпинист вздумает сорвать наш вечер. С точки зрения безопасности единственно уязвимым местом для охраны VIP-контингента является воздушное пространство, но Марио убеждает меня, что вышка наблюдения в аэропорту обеспечивает охрану с воздуха, и истребитель-перехватчик готов в любой момент обезвредить нарушителя.
Раньше я считала, что выбор Мнайдры в качестве задника импровизированной сцены сделан по наитию, теперь я переживаю, что материально-техническое обеспечение тыла комплекса может оказаться под угрозой. Между храмом Хаджар-Им, стоящим на самой высокой точке площадки, и Мнайдрой, уткнувшейся в лощину рядом с морем, пролегала мощеная дорожка длиной, по моим подсчетам, чуть больше четверти мили. Эта дорожка, как мне сказал несколько дней назад прочесавший местность на мотоциклах полицейский патруль, была предназначена для безопасного прибытия почетных гостей. И хотя пройти пешком это расстояние ни для кого не составит особого труда, я все же не могла себе представить, как это сделают сановники со своими супругами. Мощеная дорожка не слишком широка для проезда автомобиля: по ней не пройдет и карроцин — запряженная лошадью мальтийская повозка.
Но я недооценила изобретательность Марио Камильери и страсть мальтийцев к парадам.
— Представление начинается! — оглашает он окрестности зычным голосом, и я слышу аплодисменты скученных у холма гостей.
Почетный караул — офицеры вооруженных сил в парадной форме чернильного цвета, за исключением двух-трех ярких пятен: красных лампасов, широкого белого ремня и множества медных пуговиц, — выступили вперед и рассыпались по обочинам дорожки. Глядя на эту дорожку, я сначала слышу, а затем вижу духовой оркестр, марширующий за кавалькадой маленьких золоченых микромобилей, сверкающих яркой свежей краской, каждый из которых был украшен разноцветными лампочками и флагом страны сидящих в ней гостей. Надо отдать должное карнавальной выдумке Камильери — выглядело это впечатляюще.
В первом микромобиле, возглавляющем группу должностных лиц, стоящих у кормила власти, едет премьер-министр Чарльз Абела, за ним следует министр иностранных дел Великобритании сэр Эдмонд Невиль, потом — министры Греции, Италии и Франции. Мне интересно было увидеть премьер-министра. Я представляла его полным ничтожеством и знала только то, что он не любит Джованни Галициа. Тут я вспомнила фразу Ёжика о том, что не следует вставать на пути Джованни Галициа.
А вот и Галициа собственной персоной. Едва его машина доехала до холма, он вышел и прошел оставшийся путь пешком, пожимая руки своим обожателям, обращаясь к знакомым с теплыми словами. Вот он замешкался немного, чтобы показать фотографию своих детей, а затем начал обниматься и дружески похлопывать по плечам однопартийцев. Его жена, британская аристократка, которую я узнала по портрету, но не имела удовольствия встретить на приеме в Палаццо Галициа, пошла впереди микромобиля.
Гости угощаются шампанским, икрой, устрицами, затем занимают свои места. В первом ряду восседают Чарльз Абела и министры иностранных дел, во втором — их жены и, как ни странно, Галициа. В третьем ряду мало народа, из чего я делаю вывод, что там находится штат службы безопасности и прочие. Видимо, Галициа был раздосадован тем, что его место во втором ряду: едва заняв его, он тут же привстал и сел на край стула, чтобы быть ближе к первому ряду.
По сигналу Камильери гаснет свет, и мы погружаемся в кромешную тьму на несколько минут. Виктор с помощью реостата медленно направляет освещение так, что на мгновение или два руины храма озаряются космическим сиянием. Зрители застывают, пораженные гипнотической игрой света. И если в дневное время эти циклопические камни оказывают неизгладимое впечатление, то в сумерках они приобретают какую-то первобытную силу, способную глубоко воздействовать на психику, будто на короткое время духи прошлого, населяющие эту территорию, на несколько мгновений становятся почти видимыми. Можно представить себе на несколько минут, что чувствовали первобытные люди в присутствии Великой Богини — всемогущей и всезнающей, любимой, обожаемой и внушающей благоговейный страх. Я чувствую трепет в чреслах, и меня не отпускает ощущение надвигающейся катастрофы. Вдруг у меня возникает желание остановить это представление, чтобы все остались живы и здоровы. Но вот лампы засветили в полную силу, я направляю прожектор на священный вход в храм, и представление начинается.
София стоит там в длинном белом платье, ее сильный голос рассекает ночной воздух.
— Я — в начале мироздания, я и вершу его. Я — священный круг, я — плетельщица паутины времени и пространства. Я — космическое «и», жизнь и смерть, порядок и хаос, соединение вечного и бренного. Я — Земля со всеми ее составляющими.
Долгое время, которое вы называете тысячелетиями, мы жили в мире и согласии — вы и я. Я даровала плодородие землям и щедрость морям, чтобы пропитать вас, и научила вас пользоваться ими. Я одарила вас художественным воплощением, дабы через скульптуру, живопись и ткачество вы могли чтить меня, а через меня — и себя. И я научила вас письменам, дабы вы могли помнить меня.
Аудитория с благостным видом внимает высокопарному монологу девушки. Даже политики, циничные и скучные, вынужденные по роду своих занятий участвовать в официальных мероприятиях, пленены зрелищем, кроме Галициа, который отходит подальше от шатра и закуривает сигарету.
Пока София говорит, я осознаю, что нахожусь на вершине необычного правильного треугольника. Но на этот раз не солнце, а восходящая луна занимается на горизонте. Левой рукой я могу указать на Анну Стенхоуп, а правой — на Виктора Дева, стоящего спиной к морю.
Пока я смотрю то на одного, то на другого, легкий бриз налетает с моря и треплет волосы Виктора, дует ему в лицо. Секунду или две ветерок обдувает его голову, вздымая редкие волосы на макушке, точнее вокруг крохотной лысины, похожей на нависшую над некой планетой шапку льда.
— И какой бы я ни была — отверженной, обесцененной, оскорбленной и языческой, — я остаюсь. Я жду вас в своих святилищах. Я живу в ваших снах. Намму, Изида, Афродита, Инанна, Астарта, Анат. Называйте меня любым именем. Я — Великая Богиня, и я буду отмщена, — громогласно заканчивает вступление София.
* * *И вдруг я понимаю, что Эллис Грэм, предупреждая об опасности меня, горько ошибался. Я вспоминаю, когда впервые увидела Виктора Дева, правда только в профиль, но тем не менее начинаю его узнавать. На борту самолета он был священником и сидел рядом с Грэмом. Да, но теперь-то он одет не как священник. Мой разум медленно, будто завязший в какой-то липкой субстанции, начинает работать, докапываясь до причины такой метаморфозы. Если он — священник, то лишь играет на чувствах Анны Стенхоуп. Если нет, тогда кто он и зачем это делает? Эллис Грэм предупредил о грозящей нам всем беде. И пока я лихорадочно соображаю, то скорее чувствую, чем вижу, как Галициа все дальше удаляется от шатра. И тут я наконец осознаю, что сейчас произойдет нечто ужасное.
Виктор Дева выходит из тени менгиров — гигантских камней — и наводит оружие на VIP-аудиторию. Я слышу коллективный вдох. Все, парализованные страхом, застывают во времени и пространстве, все, кроме Анны Стенхоуп, которая в мгновение все понимает. Сначала на ее лице неверие, затем осознание, потом маска боли, которую я никогда не смогу забыть, перекашивает лицо.
Она бросается вперед и пересекает линию огня.
Ее тело обмякает, дергается дважды, затем она падает, как большая тряпичная кукла в залитом кровью вечернем платье из синего шифона. Где-то рыдает Великая Богиня.
Но киллер вновь поднимает оружие. Я стою у штатива с прожектором и толкаю эту длинную металлическую подставку как можно сильнее. Мы стоим — Виктор Дева и я, — загипнотизированные дуговым светом оголенных проводов, рассыпающих искры на фоне ночного неба. Штатив задевает его плечо, он спотыкается и роняет оружие.