— Не очень, да? — Канинхен сочувствующе посмотрел на моё перекошенное от выпитого лицо, потом добавил: — К несчастью, хороший виски у меня кончился. Но ничего, на каторге тебе и этого не предложат.
Но я всё-таки закончил свой рассказ и ожидающе смотрел на офицера: что сейчас последует? Англичанин глубокомысленно уставился в потолок, медленно выпустил струю сигаретного дыма, потом мельком взглянул на меня.
— Послушай, а почему ты не уплыл с ней? — прозвучал неожиданный для меня вопрос.
Я вскинул на него глаза, но Канинхен продолжал задумчиво смотреть в потолок, как будто вопрос исходил не от него. Зачем это ему? Но всё равно ответ мне был неизвестен, а придумать я ничего не мог.
— Не знаю, — сказал я правду.
— Ты что, её не любил? — сублейтенант пристально смотрел вверх, разглядывая плесень по углам.
Я растерялся. Какое ему дело до этого?
— Зачем же ты тогда спасал её? — задал он новый вопрос, как будто я уже ответил на первый. Почему я вообще должен ему что-то объяснять? Это моё личное. В конце концов, даже самый последний каторжанин имеет право не делиться всеми своими мыслями с надзирателями.
— Тебе не кажется, что ты совершил ошибку, Шатопер? — Канинхен был настойчив в вытряхивании из моей души потаённого.
— Не кажется, — проворчал я. — Помните, что там было у Гюго? — моя память (спасибо батюшке — учителю словесности) процитировала: — «Феб де Шатопер тоже кончил трагически. Он женился. Жизнь, лишённая нежности и любви, — не что иное, как неодушевлённый визжащий и скрипучий механизм. Ко всем человеческим поступкам можно относиться двояко: за что клеймят одного, за то другого венчают лавром. Когда человеком владеет мысль, он находит её во всем».
Пока я воспроизводил кусочек шедевра великого романтика, Канинхен изумлённо смотрел на меня, в конце даже присвистнул. Несколько секунд он молчал, хлопая в ладоши. Потом вымолвил:
— Шатопер, тебе бы в цирке выступать. Не ожидал.
Я скромно, но с достоинством принимал «овации публики», забыв на мгновение, в роли кого меня здесь держат.
— Но всё равно ты дурак, — Канинхен спустил меня с небес на землю. — Мадам Лаваль не Флёр-де-Лис, а Мальта не Париж. Живёшь ты на грешной земле, а не в романтической сказке. Разве может жизнь с этой дамой быть лишённой нежности и любви?
Во мне снова проснулось раздражение.
— Несомненно, она прекрасна, но для вас она же преступница? Она убила мужа и достойна самого сурового наказания. А Вы теперь рассказываете о жизни с ней.
Канинхен хмыкнул.
— А ты, стало быть, испугался связать свою судьбу с преступницей? Значит, ты дурак и к тому же ещё несчастный человек. Твоя любовь оказалась слабей людских предрассудков.
— Убийство, по-вашему, уже стало предрассудком? — «Куда меня понесло?» — я и сам уже не сильно понимал.
Если бы я был внимательней, то, конечно бы, заметил, как глаза англичанина насмешливо искрились.
— Признайся, Шатопер, ты просто струсил в последний момент и предал свою любовь.
«Этот британец, всегда верный традициям своего Альбиона, вещает сейчас что-то непотребное для себя. Явно тронулся умом и решил заодно свести с ума и меня», — я был озадачен.
— Всё. Мне надоело. Ведите меня в камеру, — я решил прекратить этот разговор.
Сублейтенант ехидно улыбнулся.
— За что?
— За что? — я опешил: «Точно сошёл с ума». — За то, что устроил преступнице побег из тюрьмы, — пришлось ему объяснить.
— Это хорошо, что ты признался, но… — он поднял указательный палец вверх, — преступность деяний определяет суд Его Величества…
Канинхен взял паузу. «К чему он ведёт», — думал я, но его насмешливые глаза только сбивали меня с толку.
— …Мадам Лаваль не была преступницей, а на сегодняшний день не является даже подозреваемой, — офицер наслаждался моментом моей растерянности.
— Как же так? — это всё, что я смог сказать.
Англичанин смотрел на меня с видом бывалого сыщика из Скотланд-Ярда (я никогда их не видел, но, наверное, они должны быть именно такими): самодовольно приподнятый подбородок, полуприкрытые глаза, сигарета в жёлтых зубах, дым в потолок. Канинхен не выдержал и засмеялся, хлопая себя по коленям.
— Видел бы ты свою физиономию, — он продолжал смеяться. Закончив веселиться, офицер вытер глаза. Постепенно успокоившись, — я терпеливо ждал — он приступил к рассказу.
— Эти горе-Шерлок-Холмсы не подали в военную полицию последние сведения о розыске мадам Лаваль. Она не убивала месье Лаваля. Господин Лаваль погиб при подрыве на мине недалеко от Сардинии нашего транспорта, шедшего из Ла-Валетты в Гибралтар. Капитан судна не успел внести его в путевые листы. Мне кажется, что здесь не обошлось без некоторой суммы, — хмыкнул Канинхен, — но кто теперь докажет. Документы его обнаружены, матросы-свидетели подтвердили. Дело закрыто. Вот так, — англичанин хлопнул ладонью по столу. — Так что все твои старания были напрасны, — его лицо растянула улыбка: месть была сладка.