Несмотря на величайшую тайну, окутывающую наш маршрут, я ей рассказал всё, что знал: только бы отвлечь её от упаднических мыслей.
— Скорее всего, мы идём в Александрию, перевозим имущество штаба командования в Египет.
— В Египет? — озадаченные глаза бегали по моему лицу. — Значит, остров будет сдан? Флот уходит? Скажи правду, Викто́р.
— Нет. Успокойся, Надэж, — я уже начал раздражаться от нервозности, исходящей от неё. — Никто не бежит. Просто уходит запланированный конвой: группа транспортных судов и кораблей сопровождения. Это необходимость. Только в стратегических интересах.
— В стратегических интересах уже сдали Париж, — глаза парижанки требовали хоть какое-то опровержение её страхов, но не находили их на моём лице. И пока я собирался с мыслями, её взгляд упал на чемодан.
— Поплыву с вами. Не хочу попасть в плен, а потом в концентрационный лагерь.
— Но с нами нельзя, — я растерянно смотрел на Надэж, — мы не берём на борт пассажиров.
— Спрячусь и буду сидеть в трюме, как мышь, до самой Александрии. Ты же двигателист — значит, хозяин трюма. Ты мне поможешь пробраться на корабль? — теперь её лицо было полно решимости. — Или бросишь здесь на милость фашистов? — она вскочила, схватила чемодан и, открыв его, поставила посередине комнаты.
— Прекрати, пожалуйста, Надэж. Это просто смешно, — попытался её урезонить.
Девушка вскинула голову.
— Смешно? Ждать, когда они придут и расстреляют нас как твоих родителей, — её прищуренные глаза с вызовом смотрели на меня.
Я не знал, как её успокоить. Оставалось только с сожалением вздохнуть: «Лучше бы она напилась и заснула».
— Викто́р, так ты будешь мне помогать?
Она стояла около чемодана, держа руки на талии. У меня появилось несколько секунд полюбоваться ею: горящие глаза, высоко поднимающаяся грудь — с неё можно было лепить Марианну. Несмотря на её столь завораживающий образ, первым позывом было желание выкрикнуть: «Нет, помогать не буду!» Однако благоразумно пожал плечами: «Её надо успокоить». Мой мозг лихорадочно искал соответствующие доводы. Наконец, попробовал:
— Что тебе даст Александрия? Это же не Париж. Это ещё дальше от Франции, чем Мальта, — я откинулся на спинку стула, она не слушала меня, открыв шкаф, где была развешена одежда, начала там копаться. Я продолжил: — Если ты покинешь остров инкогнито, то никто не будет знать об этом. В том числе твой муж, — подчёркнуто громко сказал я последнюю фразу. Женщина остановилась и повернулась ко мне, прижимая к груди тёмную блузку из шкафа: она начала меня слушать. Вдохновлённый этим эффектом снова продолжил: — А он, между прочим, и я в этом уверен, знает, что ты задержалась на Мальте. И куда, как ты думаешь, он бросится на поиски тебя? А ты исчезнешь в неизвестном для него направлении.
Она молча уставилась на меня, потом сделала пару шагов назад и села на кровать, так и прижимая к груди кофточку.
— Дева Мария! Как я могла забыть о Жорже? Ведь он, действительно, будет меня здесь искать. Я уверена, что он уже плывёт ко мне. В портовом управлении телеграфировали в Тулон. Родители и Жорж знают обо мне.
Её руки опустились на колени, пальцы сжимали ткань блузки, я невольно прилип к ней взглядом: поразительная метаморфоза — теперь передо мной беззащитная женственность с печалью в глазах. Я облегчённо выдохнул: бегство в трюме сухогруза отменяется.
— Простите меня, Викто́р, — Надэж посмотрела на открытый чемодан уже потухшим взглядом. — Сегодня сама не своя. Конечно, я должна ждать.
«Её бросает из стороны в сторону как потерявший управление баркас». И я пошёл ва-банк. Взглянув на стол, протянул руку к бутылке. Пока разливал вино по кружкам, Надэж молчала — равнодушие в глазах. Мы смотрели на льющееся вино. Булькающие пузырьки бордовой жидкости, прорывающиеся через болтающуюся в бутылке пробку, создавали впечатление уходящих событий нашей жизни («Мои мысли приняли философский характер — значит, Надэж с ещё одной порции вина должна окончательно успокоиться», — наблюдательно сделал вывод). Мадам отбросила блузку на кровать и приняла обеими руками протянутую кружку. Она долго держала её перед собой, почти закрывая ею лицо, только широко открытые глаза виднелись над краем этого импровизированного «глиняного кубка».
Мы молча делали глотки. Наконец, Надэж нарушила молчание.
— На самом деле всё понимаю. Ты можешь не вернуться. Мне будет очень, очень жаль.
— Конечно, наше судно вернётся, — с жаром начал я врать, — Нам объявили, что Ла-Валетта — порт приписки «Бретани», и мы будем обязаны вернуться на Мальту.