— Просыпайся, Викто́р. Тебя ждут, — широкая улыбка вахтенного закрыла свет.
Я натужено улыбнулся в ответ и отправился вниз на встречу с мужем Надэж. «Муж Надэж?..» — происходящее мне казалось нереальностью, но я спустился, чтобы увидеть молодого мужчину в белых брюках и рубашке. В отблесках масляных ламп на причале я разглядел его: открытое лицо, светлые прямые волосы, широкая улыбка, требовательный взгляд.
— Вы и есть Викто́р Ракито́ф? — он начал энергично трясти мою руку — я поморщился: меньше всего мне бы хотелось в этот момент, чтобы меня трясли, но Лаваль как будто не замечал этого. Я медленно повернул голову в сторону и показал на палубную банку, куда мы и присели. С облегчением откинулся спиной на стенку палубной надстройки и вытянул ноги. Прикрыл глаза. Хотелось отключиться от всего, но мне не позволили: опять кто-то тряс меня за плечо. Нехотя приоткрыл веки: Лаваль требовательно смотрел на меня.
— Месье Ракито́ф, что с моей женой? Скажите, месье Ракито́ф, — взлохмаченные волосы месье Лаваля лезли ему в глаза.
Собравшись с силами, ответил:
— С ней всё нормально, — в памяти тут же всплыли столбы от разрывов бомб. — Оставил её на Мальте. Она хотела плыть за Вами в Триполи…
— Но я здесь. Здесь, в Александрии, — перебил меня Лаваль, приподняв руки, затем затараторил: — После объявления войны нас должны были выдворить в Алжир, но подходящих судов не было…
Я его не слушал. Откинув голову назад, смотрел вверх: безоблачное небо, россыпь звёзд… Думать ни о чём не хотелось. Лаваль что-то говорил и говорил. Наконец, он выпалил из себя всю свою историю и на какое-то время сделал паузу. Я молчал. Он опять мягко потряс меня за плечо.
— Но как там Надэж?
«Навязались вы на мою голову», — единственный ответ, вертевшийся на языке, но я вздохнул и, не глядя на собеседника, забубнил в свою очередь короткий рассказ о его жене и её нехитром быте на острове. Иногда мимолётно косил взглядом на Лаваля — тот внимательно меня слушал, не перебивая. Когда я закончил, он опустил глаза и какое-то время молчал. Судя по его лицу, он о чём-то задумался. Наконец, Жорж что-то решил и, подняв на меня взгляд, спросил:
— Когда ваше судно возвращается на остров?
Я пожал плечами (всё же такие сведения во время боевых действий не для посторонних ушей) и ответил уклончиво:
— Скоро, наверное. А может, никогда.
— Я должен плыть с вами, — не задумываясь, произнёс он, как будто не слышал моего ответа.
«Богородица всемилостивая! — устало подумал я. — Ещё один желающий нелегально прокатиться в нашем трюме. По-моему, у Лавалей это семейственное».
— Это невозможно, — вздохнув, ответил ему. — Мы не пассажирский пароход Александрия — Ла-Валетта.
Он только махнул рукой.
— Это не проблема. У вас есть гостевая каюта?
— Гостевая каюта? — с трудом, но я повернул голову в его сторону.
— Ну, да. Должен же я где-то жить, — он улыбнулся, показав белые зубы — доброжелательная уверенная улыбка человека, в любой ситуации идущего в правильном направлении.
Мне он почему-то не очень понравился. «Почему?» — опять задал себе вопрос, и снова попытался отмахнуться от него. На этот раз не удалось, да и бренди под рукой не было. «Бренди», — поморщился от воспоминании о спиртном. Или всё-таки от неприятного объяснения: «Потому что он муж Надэж». Стёр эту мысль, переключившись на более прагматичные вопросы:
— Рядом с каютой капитана есть кабинет владельца судна.
— Отлично! Считайте, что я уже занял его. На Мальту мы вернёмся вместе, — уверенная улыбка не покидала его лица — лица жизнерадостного оптимиста.
Мне захотелось (конечно, из чувства реалистичного взгляда на жизнь, а не глупого соперничества, как могло показаться) спустить его с небес на землю:
— Вряд ли Вас отпустят в такое время со службы. Сами понимаете, боши только что вошли в Париж. Думаю, британцы тоже не расположены сейчас оказывать услуги по воссоединению молодых парижских семей.
Понял ли он насмешку в моей речи? Наверное, нет. Лаваль слишком был занят мыслями о подготовке к предстоящему путешествию. Поэтому он просто отмахнулся от моих сомнений.
— Не волнуйтесь по этому поводу, месье Ракито́ф.
Я и не собирался волноваться по этому поводу, но из вежливости сжал губы и медленно закивал.
— Решу этот вопрос. Париж уже не спасти, — он усмехнулся, дёрнув щекой. — Но нужно ли спасать? В конце концов, с немцами правительство как обычно договорится. Сейчас надо думать о себе, о своих близких в этой круговерти, и всё будет хорошо, — Лаваль заглянул мне в глаза, ища поддержки.