Взрыв в районе форта Святого Ангела выбил из моей головы посторонние мысли, оставив только молитву Богородице. Джали как будто понимала происходящее, поэтому лёжа на боку (сломанная нога не позволяла лежать ей на животе), внимательно смотрела на меня большими глазами, словно говоря: «Успокойся, всё будет хорошо». Почудится же такое! И вернулся к молитве. Рядом послышался шум, затем хлопок по спине. Я оторвал от мостовой голову: рядом улеглись Папаша Гийом и капитан Моро.
— Ты с ума сошёл, Малыш? — стармех натужено улыбался. — Ради какой-то скотины?
Я попытался скорчить в ответ улыбку — наверное, не получилось. Капитан молчал, брезгливо подложив под себя ладони — так ему не хотелось испачкать свой китель. Кое-как устроившись, Моро недовольно взглянул на меня.
— Придётся, матрос, тебе заняться чисткой моего мундира. Дорого тебе обойдётся это парнокопытное, — в его глазах мелькнула насмешка.
Капитан встряхнул головой: фуражка съехала ему на лоб, подтверждая его слова. Папаша Гийом взглянул на лежащего на животе Лаваля — тот уткнулся лицом в сложенные перед собой руки.
— Малыш, ты берешь на борт слишком много рогатых.
Но его язвительная фраза потонула в грохоте очередного взрыва: бомба попала в акваторию гавани. Вот теперь мне действительно стало страшно! Смерть приближалась. Оставалось только уткнуться в землю и ждать своей участи. Мы затихли, надеясь на положительный для нас исход. При каждом разрыве всё тело сжималось до размера атома — застывшие на ушах ладони, стиснутые зубы, прижатые к голове плечи — так хотелось не почувствовать боли после взрыва. Боль — значит смерть. Казалось, что эта пытка будет продолжаться бесконечно. Я уверовал в существование ада — я его почувствовал. Оставалось положиться только на милость Богородицы. И чудо явилось.
На мгновение оторвал ладони от ушей и услышал что-то необычное: с неба доносились звуки, отличавшиеся от глухого гула «горбунов» на фоне грохота зениток. Сначала мне показалось, что это громкий писк москитов. «Чересчур громкий. Откуда они здесь?» — я прикрыл ладонями уши, затем снова приоткрыл, но странные звуки в этой какофонии грохота не исчезли. Раздалось какое-то стрекотание. «Что это?» — хлопнул себя по ушам: шум не проходил. Поднял голову и увидел их: из облаков выныривали юркие москиты — бипланы «Глостер Гладиатор» — морские истребители. Устаревшие бипланы против армады современных бомбардировщиков? Но это правда! Сколько их было? В тот момент понять это было невозможно. Они появлялись и исчезали в облаках, появлялись и снова исчезали. Стрекотанием оказались пулемётные очереди наших истребителей. «Злые москиты» начали отгонять эскадрилью макаронников.
Я был не единственным, кто видел это: Папаша Гийом привстал на одно колено и смотрел вверх. «Горбуны», очевидно, уходили в сторону моря, беспорядочно сбрасывая свой груз. Смертоносные болванки поднимали около берега столбы воды, получая в ответ зенитный огонь с кораблей.
Стармех уже вскочил на ноги, в высоко поднятой руке он зажал свой берет. Он махал им, махал и кричал.
— Ты это видел, Малыш? Видел? — его круглое лицо светилось от эйфории. — Как их наши сделали?
Что скрывать: я ещё не стал к тому времени повидавшем на своём веку воином, поэтому тоже прыгал как мальчишка, выбрасывая руку вверх.
— Получите, ублюдки! Передайте привет своей губастой обезьяне! — так мы называли дуче.
— Если их поджаренные задницы позволят им добраться до своего хозяина! — поддержал Папаша Гийом. В порыве радости он обнял меня.
Наверное, наше настроение передалось и Джали. Это я понял, когда почувствовал толчок в ногу: бодая меня, коза пыталась присоединиться к общему веселью, но пока с её ногой ей ещё тяжело было это делать.
— Давай, Джали! Мы надерём задницу макаронникам! — Папаша Гийом потрепал её по голове. В ответ она что-то проблеяла. Стармех истолковал по своему: — Правильно, Джали! Марсельцы ещё повесят на одном суку римскую обезьяну, а на другом — немецкого таракана с обрезанными усами! — подбоченясь, он захохотал.
Я натужено рассмеялся в ответ: что-то резануло меня в его словах. Но сфокусироваться на своих ощущениях мне не позволил капитан. Моро уже встал и отряхнулся.
— Чего раскудахтались как нормандские курицы? — сурово пробурчал он, но его глаза победно искрились. Моро всё-таки не выдержал, и его лицо растянулось в улыбке.