— Патрон, а как же Джали?
Папаша Гийом улыбнулся и продолжал возиться со своими вещами.
— Не волнуйся. Яков уже принёс мешок травы и капусты. Капитану пока не до неё, — стармех скручивал матрас. — Вот только, где теперь мы будем спать? Сдаётся мне, что наша спальня будет в машинном отделении, а в хорошую погоду на палубе.
— Главное, патрон, чтобы дали поспать, а где — это уже неважно, — я также принялся за свой матрас.
— Молодой ты ещё и можешь спать на мачте, — он вздохнул, по его лицу пробегала тень озабоченности, но потом стармех вспомнил что-то и улыбнулся. — Ну, как твои старания по эвакуации несчастных парижан? Когда я, наконец, удостоюсь чести лицезреть мадам Лаваль? — он остановился в своих сборах, его маленькие глазки ехидно уставились на меня.
— Это их жизнь. Они разберутся без меня, — буркнул я и махнул рукой.
Папаша Гийом хихикнул.
— Понятно. Добрый самаритянин удалился, чтоб не мешать влюблённым.
Я ничего не ответил, продолжая скатывать матрас. Беседовать на эту тему у меня не было никакого желания. Наверное, стармех это понял и больше не стал продолжать шутить по этому поводу.
Вскоре мы были со своими пожитками на палубе. По трапу уже поднимались санитары с носилками. Мы замерли. Тяжёлые ботинки медиков стучали по палубе, неприятно отзываясь даже не в ушах — в голове. Лежащие на носилках молчали, закрыв глаза. Одну из носилок тряхнуло, у раненного из-под простыни выпала рука, она была забинтована, я отвернулся — кисть ампутирована. Мне стало нехорошо. Папаша Гийом заметил мою реакцию. Похлопав по плечу, он потянул меня за собой. Я поплёлся по направлению к люку, позади продолжали скорбно стучать шаги санитаров. Желания оглядываться не было.
Вот так мы и попали в машинное отделение не только на работу, но и на отдых — удовольствие не из приятных. Поэтому ночью выбрался на палубу, держа под мышкой матрас и подушку. Папаша Гийом разрешил мне вздремнуть пару часов. Бросил взгляд на море: на горизонте маячили британские эсминцы из нашего сопровождения. Забравшись за контейнер с инструментом — чтобы не скатиться при качке — улёгся на матрас. Безоблачное небо, усыпанное звёздами, располагало на философский лад, но глаза слипались: слишком хотелось спать.
Прежде чем окончательно провалиться в темноту сна (так хотелось, чтобы это была темнота — и больше ничего), у меня снова промелькнул момент прошедшего дня: Папаша Гийом с поднятой головой, в небе звено британских бипланов, и его крик «Наши!». «Наши! Наши? Неужели даже для прожжённого моряка-марсельца англичане стали нашими? Этого не может быть. Тогда что же это? Враг моего врага — мой друг? И он становится «нашим»?» — ответы на ум не приходили, мой впадающий в дрёму мозг совсем запутался, но спасительный сон отложил на время (может, навсегда?) поиск этих ответов.
Папаша Гийом пожалел меня: меня разбудил забрезживший рассвет. Вскочив с матраса, скатился в машинное отделение. Около последней ступеньки меня встретил стармех.
— Патрон, ты не разбудил, — возмущение на моём лице позабавило его.
— Вот она благодарность старикам, — стармех вертел в руках какую-то ветошь.
— Патрон, ты сам не сомкнул глаз, — я продолжал возмущаться.
— Тише, тише. Козу разбудишь, — рассмеялся Папаша Гийом, посмотрев в угол, где лежало животное.
«Интересно, как она может спать в этом шуме, — подумал я, повернув голову в сторону Джали: та, действительно, закрыв глаза, лежала на старом коврике, положив голову на подогнутые передние ноги. — Настоящий моторист — грохот двигателя ей не мешает», — улыбнулся я. Но наша идиллия была прервана звуком далёкой сирены. Мы инстинктивно посмотрели вверх и кинулись по трапу на палубу. Сирены раздавались с военных кораблей сопровождения.
— Ну, вот и всё, — с лица Папаши Гийома слетела улыбка. — Настало время нашего крещения — налёт на конвой.
Громкоговоритель заорал голосом капитана:
— Всем занять места согласно штатному расписанию.
Мы как будто не слышали, уставившись в небо и высматривая на горизонте чёрных стервятников. Но наши наблюдения были прерваны криком Моро, высунувшегося из иллюминатора рулевой рубки:
— Эй, крокодилы безухие, какого дьявола вы здесь ошиваетесь? У вас открылся променад Ниццы?
Мы побежали назад к люку, чтобы через несколько секунд оказаться в трюме. Я ещё раз пробежался по машинному отделению, проверяя показания манометров и указателей: всё в норме.
Мы опасливо поглядывали вверх. Я не удержался и вскарабкался по трапу, высунув голову наружу. Шум двигателя затих, но ему на смену пришли другие: зенитные установки на эсминцах работали непрерывно. Тёмные облачка начали подниматься над надстройками судов сопровождения. Однако самое страшное происходило в небе: стая чёрных птиц неслась над ними, очевидно, они рвались к транспортникам, то есть к нам. Несмотря на жару, по спине пробежал холодок: «К нам». Мне тут же захотелось убраться вниз, но вдруг почувствовал прикосновение к ноге. Опустил глаза вниз — Папаша Гийом поднимался вслед за мной.