— Тебе, матрос, удивительно повезло, — доктор Рэтклиф устало улыбался, точнее, улыбались его тонкие сухие губы, воспалённые глаза цепко пробегали по моей груди, проверяя дренаж. — На твоём корабле были опытные фельдшеры. Обработали рану, как надо, извлекли осколок: проникающее ранение лёгкого. Да и вернулся ваш конвой быстро. Мы выкачали кровь и воздух из плевральной полости. Черепно-мозговые травмы, сотрясение мозга — теперь для тебя покой и успокоительные.
Я слушал и молчал. Мне оставалось только терпеть, всё остальное сделали за меня другие.
— Ты женат? — доктор попытался подмигнуть мне, получилось у него это невесело — наверное, сказывалась бессонная ночь. Я отрицательно покачал головой.
— Значит, впереди тебя ждёт самое счастливое время в жизни. Тебе есть для чего жить, моряк. Будет у тебя красавица жена и десяток ребятишек.
Я закивал, подыгрывая Рэтклифу: «Хороший человек, — сделал я нехитрое заключение, подтверждающее первое впечатление от доктора. — Всю ночь возился с покалеченными телами, а потом ещё и пытается приободрить их души».
С годами я так и не избавился от этого глупого юношеского максимализма. Мне, действительно, повезло во время войны — меня окружали хорошие люди. Мне казалось, что война сделала мир чёрно-белым. На этой стороне собрались хорошие люди, в Берлине и Риме — плохие. Третья сторона — всего лишь выдумка, самообман. Даже если ты думаешь, что тебе удалось спрятаться от выбора, — это не так. Жизнь — это движение, и в ней тебе всё равно придётся куда-то двигаться, что-то делать, и твои деяния будут либо спасать хороших людей, либо убивать их, даже если ты будешь закрывать на это глаза. Так тебе будет проще спать. Хотя, может быть, я сгущаю краски — они просто не думают об этом, им безразлично, кто они: плохие или хорошие…
Видение медсестры Надэж больше не появлялось. Попытался расспросить о медсестре-француженке, но вразумительного ответа так и не получил.
— Я не веду светских бесед с медсёстрами, — усмехнулся Рэтклиф. — Но француженок не припоминаю. Здесь мальтийки, и все неплохо говорят по-английски.
«Я тоже неплохо говорю по-английски, — хотелось мне возразить, — однако от этого не перестал быть французом, — но остановил себя. — Какой смысл дискутировать на пустом месте?»
Доктор уже направился к входному занавесу, когда, обернувшись, добавил:
— На позапрошлой неделе нам на помощь приходила группа медсестёр из нескольких госпиталей — жаркие были дни, — он пожал плечами. — Может быть, среди них и была твоя француженка.
— А где они сейчас? — не мог не поинтересоваться я.
— Насколько знаю, часть вернулась свои лазареты, часть — на помощь госпиталю на аэродроме Хал Фар.
«Странное явление. Неужели никто её не видел и не помнит?» — мой недоумённый взгляд провожал керосиновую лампу в руке уходящего врача.
В конце концов, я махнул рукой: «Встану на ноги и обязательно навещу её. Там всё узнаю и поблагодарю», — успокоил себя в этом вопросе.
Наконец, первые выходы на поверхность: свежий морской воздух, тёплый ветер, настоящий свет. В первое мгновение мне казалось, что мои глаза ослепнут, хотя на носу у меня красовались закопчённые очки, оклеенные бумагой вокруг оправы для полной защиты от проникновения солнечного света к глазам. Я даже потерял равновесие, и если бы не дежурная медсестра рядом, то, наверное, упал бы. Через какое-то время, привыкнув к дневному свету сквозь тёмные стёкла, начал различать окружающую обстановку. Она мне показалась странной: я не мог различить чётких контуров окружающих строений. Медсестра посадила меня на каменную плиту рядом со входом и попросила не снимать очки, пока она не вернётся за мной. Тёплый камень приятно грел меня, я закрыл глаза и наслаждался мягким бризом. От блаженства мироздания меня отвлекло мягкое прикосновение чьей-то руки. От неожиданности вздрогнул: кто-то стоял рядом. Наверное, дежурная медсестра вернулась. Уже хотел снять очки, но она остановила меня.
— Не надо. Ещё рано. Ты вышел на свет первый раз.
Я замер: это был голос Надэж. Я не двигался, боясь спугнуть видение.
— Как ты себя чувствуешь? — прозвучал её вопрос.
— Спасибо, Надэж.
Она продолжала держать руку на моём плече. Мне хотелось прикоснуться к её ладони, но мысль «А вдруг растает?» останавливала меня. И я продолжил:
— Уже могу самостоятельно передвигаться, дышать. Наверно, я счастлив, — мои глаза невольно зажмурились от удовольствия.
— Счастлив? — в голосе девушки послышалось сомнение. Сквозь тёмные стёкла очков её лицо было почти неразличимо, но мне казалось, что она отвернулась.