— Но ведь он тоже может больше не ходить? Раз у него болит нога.
— Глупости, Энни, у него пустячный порез, просто нужно было сразу помазать йодом. Но знаешь, мужчины такие трусишки, они боятся йода, поэтому у них часто бывает такое же воспаление, как и у твоего папы. Кто порежет палец, кто ногу, а многие оставляют порезы, когда бреются. Никто не умирает от этого. Им просто делают много уколов и это значительно больнее, чем йод. Завтра спроси, понравились ли ему уколы, и он, конечно, ответит — понравились! — но при этом сделает гримасу, вот посмотришь! — я услышала смешок.
Внезапно девочка взяла мою руку, положила ее под щеку и потерлась об нее носом. Я погладила ее по волосам и поцеловала в лоб.
— Так всегда делала моя мама, — услышала я.
— Так делают все, кто любит детей.
— А у тебя есть дети?
— Нет еще. Знаешь, я была замужем, но потом ушла от мужа.
— Ты его не любила?
— Нет, я потому и ушла, что поняла, что не люблю его. Детей я не успела завести.
— Ты хорошая… — прошептала Энни, засыпая.
Я еще посидела возле нее, потом осторожно вытащила руку и пошла спать. Утром я еще возилась с девочками, помогая им умыться, причесаться, одеться, а к дому уже подъезжало такси с Максом. Ему наложили повязку на ногу и он прыгал на другой, неуклюже опираясь на костыль. Я велела ему сесть на кухне и позавтракать вместе с нами. Девочки ели хлопья с молоком, Максу я отрезала ветчины и сделала бутерброд с остатками икры. Он с изумлением посмотрел на меня, а я заметила, что икра — лучшая диета для больных. Тут Энни стала рассказывать, как вчера мы ели блины с икрой и как я спала у нее в комнате на полу. Макс быстро на меня взглянул, но ничего не сказал. Я строгим голосом заявила, что хочет он или не хочет, но ему придется терпеть меня еще день — другой, пока он не сможет нормально ходить. После этого я предложила ему лечь отдохнуть, пока мы будем играть в саду. Мы повезли Энни в сад и Макс заковылял за нами. Мы играли за столом в тени, делая фигурки из бумаги, потом я оставила девочек продолжать и побежала искупаться. Целый день мы провели у Маклэев, потом я повела Соню спать, пообещав прийти и уложить Энни. Они сидели в вечернем сумраке там же на террасе, где я их оставила, и тихо разговаривали. Я помогла Энни устроиться на ночь, проверила, все ли необходимое есть у ее кровати, и попросила не звать сегодня папу, ему надо выспаться. Она понимающе кивнула, она уже убедилась, что с ним все будет в порядке, и успокоилась. Энни притянула меня к себе и поцеловала в щеку, прошептав: «Спасибо, Кэтрин!». Я ласково потрепала ее по щеке и вышла. Макс сидел в холле со стаканом в руке и показал на другой стакан.
— Выпейте со мной, Кэтрин. Угостить вас — это самое малое, что я могу для вас сделать. Когда мне вчера сказали, что оставляют до утра, потому что есть угроза заражения крови, мое сердце чуть не остановилось от страха. Моя девочка так беспомощна, она целиком зависит от меня. Она не сможет лечь в кровать, а утром сесть в кресло, она даже не сможет попасть в дом, если колесо зацепится за порог. Да что я рассказываю! Простите, я волнуюсь. Кэтрин, я бесконечно благодарен вам! Никто не стал бы спать на полу ради моего ребенка!
— Вы преувеличиваете масштабы комплимента, — засмеялась я, — разве вы не делаете для нее неизмеримо больше?
— Мы делаем друг для друга… Ведь если бы не она, тогда, в первый момент, я не стал бы жить. Я любил свою жену.
— Я понимаю.
Мы сидели, разговаривая о его работе иллюстратора, о моей работе гувернанткой, к личному мы больше не возвращались. Мне было интересно с Максом, он был начитан и интеллигентен. Мы заговорились за полночь и я, увидев вдруг, сколько времени, вскочила и наскоро попрощалась, пообещав завтра прийти с утра перед завтраком. Еще два дня мы с Соней провели у Маклэев, помогая вести хозяйство и ухаживая за Энни. Единственное, что нарушало спокойствие Энни — это вид купающейся Сони.