— Можно и на Синедь, если приготовил снасти и знаешь верное место. Я слышал, там лещ хорошо берет?.. Люсин, — коротко представился он пожилому лысому человеку в штатском — следователю прокуратуры по особо важным делам.
— Гуров, — ответил тот церемонным кивком.
— Я знаю вас, Борис Платонович, — улыбнулся Люсин, протянув для приветствия руку.
Ни внешность Гурова, вполне заурядная, ни манера вести себя никак не раскрывали характера. Лишь желчно опущенные уголки губ и привычка время от времени почесывать переносицу свидетельствовали об известном внутреннем напряжении. Очевидно, его угнетали какие-то сугубо личные заботы. Опытный следователь, он бы не стал заранее волноваться из-за дела, обстоятельства которого еще так не ясны.
За окружной по обе стороны шоссе замелькали березы и распахнулись зеленые заплаты окутанных легкой дымкой полей. Люсин вытянул ноги и, опустив веки, предался сладостной дреме. Он бы, пожалуй, даже уснул ненадолго, но неожиданный вопрос следователя вырвал его из блаженного забытья.
— Вы верите, что действительно произошел взрыв?
— Как я могу верить или не верить? — Люсин неохотно выпрямился. — Принимаю за данность, а далее поглядим.
— Одно лишь предположение, что в доме заслуженного человека, вообще в чьем-то частном доме могло случиться нечто подобное, уже бросает, как бы поточнее сказать, некую тень. Вы меня понимаете? Акцентик! Притом весьма неприятный.
— Мы не выбираем происшествий, — не желая особенно вдумываться в смысл сказанного, откликнулся Люсин. — Это они нас выбирают.
— Известный химик, изобретатель — и вдруг такое… Вас это не наводит на определенные мысли?
— Вы же сами видите, химик… Вот если бы он был стоматологом или, допустим, скорняком, тогда бы я, возможно, и удивился.
— Вы не даете себе труда понять меня?
— Просто не вижу причин для особого беспокойства. Оно, по меньшей мере, преждевременно. Поживем — увидим. Мало ли ахинеи встречается в протоколах?
— Но ведь взрыв!
— Взорваться могла и бутыль с квасом.
— Завидую вашему спокойствию. Вы, по-видимому, очень счастливый и благополучный человек.
— Не жалуюсь, — сонно пробормотал Люсин, вытягиваясь поудобнее.
Глава вторая
ВЕРТОГРАД
Забрызганный каплями, упавшими с листьев, милицейский фургон остановился возле наглухо закрытых ворот. Люсин, а за ним и другие попрыгали на землю, спеша размяться после дороги. Ботинки сразу же стали мокрыми и заблестели на солнце. Играя контрастом желтизны и кобальтовой сини, фургончик сверкал, как елочная игрушка.
— Лейтенант Мочалин, — козырнул Люсину поджидавший их участковый. — Понятые готовы.
— Ну что? — спросил следователь прокуратуры, оглянувшись. — Приступим? — И, поманив за собой проводника с собакой, толкнул калитку. Она оказалась незапертой.
Дуновение тревоги коснулось Люсина, едва он увидел вызывающе белую раму на черной стене. Освещение поминутно менялось. Яростный послеполуденный свет то разгорался, то бледнел, смягченный дымчатым фильтром. Солнце сквозь летучие пряди развеянных облаков, угасая и вспыхивая в осколках, усеявших клумбу, то играло муаровым лоском, то заливало обшитую вагонкой стену антрацитовым серебром. Лишь остроугольные дыры в стекле независимо от освещения кололи глаз беспросветной мглой.
«Черная краска, конечно же, ни при чем, хоть, признаться, и влияет на настроение, — решил Люсин. — Это для Подмосковья не слишком привычный колер, а в Европе, особенно на Севере, многие так красят свои дома».
Мысль отогнать легко, но как избавиться от беспокойного ощущения, что нечто подобное уже разыгрывалось на подмостках жизни и, как не крути, а печальной развязки не избежать? Так бывает во сне, когда страдаешь от того, что тебе уже снилось такое однажды, и все предрешено, и не соскочить с наезженной колеи. Не сон, к сожалению, а явь назойливо повторялась: уединенная загородная дача, закрытый изнутри кабинет, где велись научные эксперименты на дому, и в итоге — пропавший хозяин.
Приступив к будничным и не слишком веселым делам, Владимир Константинович убедился, что ощущение неблагополучия, быть может, даже какой-то ущербности исходит не только от дачного домика, повитого лозами дикого винограда. Неизъяснимой скорбью дышали здесь воздух, всегда прохладный в тени, и обильно политый чернозем, и выцветшее за лето поднебесье, промытое отлетевшей куда-то далеко за город Калинин грозой. Затянутое все эти дни клубящимся занавесом небо распахнулось на северо-запад в обрамлении бронзовеющих, горящих тяжелыми каплями сосен. С изощренной четкостью прорисовалась закопченная печная труба, слишком мощная для скромной двухскатной крыши, перекрестье антенны и моховая зелень шиферных волн, усыпанных слежавшейся хвоей. Что-то удерживало Люсина, мешало ему ступить под этот кров, отмеченный знаком печали.