Простой здравый смысл подсказывал, что таким путем мог пойти в тот день лишь заведомый самоубийца. Значит, Георгий Мартынович выбрал другую дорогу, более дальнюю.
Полюбовавшись бледными облаками, растянувшимися низкой прерывистой цепью, Люсин вернулся в сосны. Пришлось порядком побродить, прежде чем обнаружилась неприметная аллейка, выводящая к мостику. Люсин вернулся по ней к исходному пункту, где шоссе сворачивало на дамбу, и, совершив поворот на сто восемьдесят градусов, вышел к протоке. Так идти оказалось не в пример проще, хоть и несколько дольше. Проблемы оставались прежние: густые лесопосадки и близость озера, правда далеко не столь угрожающая.
Владимир Константинович постоял в одиночестве на мосту, пока не появился гражданин с удочками в защитного цвета чехле, и, поплутав среди крупноблочных башен, снова выбрался на берег. Сравнительно низкий, сплошняком заросший клевером, он мирно спускался к затопившей нижнюю кромку волне. Отсюда уже виднелись ажурные подвески проводок электротяги и край высокой платформы. Туда вела черная лента асфальта, отмеченная штангами уходящих вдаль фонарей.
Записав, где следует прочесать местность, а где хорошенько обшарить дно, Владимир Константинович побрел на станцию. Голода он уже не ощущал, но зато пробудилась тупая пульсирующая боль в темени.
На привокзальной площадке, где автобус делает круг, Люсин заметил Аглаю Степановну. Вернее, она сама его углядела и, выдвинувшись из очереди, поманила рукой.
— Сам на себя не похож, а все бегаешь, — проворчала, не выпуская из вида стоявшую у ее ног укутанную марлей корзину.
— Голова разболелась, Степановна, — с трудом ворочая языком, пробормотал Люсин. Перед глазами прыгали световые зигзаги, прошивая пространство косой сморщенной строчкой. — Тут аптеки нигде нет поблизости?
— Как не быть? Есть аптека, — она махнула рукой в сторону переезда. — А то к нам завернешь, голубь? Авось помогу.
— Ага, бабуся, спасибо. — Владимир Константинович поворотился, как манекен, и покорно побрел обратно, с трудом переставляя непослушные ноги.
— Да куда ж ты? — окликнула его Аглая Степановна. — Автобуса хоть дождись, а то, не ровен час, свалишься.
— Ладно, — Люсин покачнулся, но устоял и, наклонясь вперед, словно преодолевая тугой порыв ветра, сделал следующий шаг. — У меня тут тачка…
Как добрались до места, он едва ли запомнил. Но из машины, собравшись в упрямый комок, выбрался самостоятельно и деревянным шагом дотащился до какого-то дивана в углу. И тут свет окончательно померк для него, если, конечно, Аглая Степановна просто-напросто не занавесила окна.
— Давление подскочило, — пробормотал Владимир Константинович, заплетаясь. — Ничего страшного. — И позволил себе отключиться.
Освобождение пришло откуда-то извне, хотя он дал себе внутреннюю свободу. Пахнуло бальзамическим холодком и словно бы тиной болотной, и он почувствовал легкое скользящее прикосновение мази к вискам. И это было последнее, что успела ухватить память.
Проснувшись в темноте на незнакомом скрипучем ложе, Владимир Константинович долго не мог сообразить, где он и что с ним. Тело сладко поламывало, как после хорошей лыжной пробежки, гортань горела сухим огнем, но в голове ощущалась полная ясность. Лишь память отшибло на каких-то этапах, и понадобилось известное напряжение, прежде чем удалось восстановить последовательность событий. И какой же немыслимо удаленной во времени показалась ему эта прогулка по берегу среди упругих подрастающих сосен!
Люсин оперся на локоть и прислушался. Откуда-то долетали неразличимые шепчущие отрывки речи. Он заставил себя встать и, нащупав в потемках дверь, побрел на путеводную черточку света, теплившуюся в конце коридора.
Аглая Степановна и Коля безмятежно гоняли в кухне чаи. Уютно бормотало радио. На ручках самовара висели бублики.
— Проснулся, голубь? — Старуха подняла взгляд. Подув на блюдце, из которого, вкусно причмокивая, тянула крутую заварку, она насмешливо прищурила пронзительное, ястребиной зоркости око. — Головочка не трещит, чай?
— Спасибо, бабушка. Все прошло, — поблагодарил Люсин и вдруг спросил, испуганно встрепенувшись: — Сколько времени? На дворе уже ночь? — и тут только сообразил, что у него есть часы. — Неужели всего-навсего девять?
— Так точно, — улыбнулся Коля. — Без трех минут. Хорошо поспали, Владимир Константинович?
— Черт! — помянул нечистого Люсин, хлопнув себя по лбу. — Ведь я обещал вернуться!
— Не беспокойтесь, Владимир Константинович. Я звонил… Сказали, чтоб отдыхали себе спокойно.
— Воображаю, чего ты наговорил! — Люсин даже покраснел от бессильной досады.
— Ничего особенного. Что есть, то и сказал: гипертонический криз. С кем не бывает? У меня братан моложе вас, а его в прошлом месяце по первое число прихватило.
— Мне ничего не передавали?
— Передавали. — Коля Самуся протянул записанный на обрывке газеты номер. — Просили позвонить, как проснетесь.
Люсин бросился к телефону, едва не столкнувшись в дверях с Аглаей Степановной, которая чуть не выронила тяжелую трехлитровую банку, до краев наполненную алым напитком.
— Рехнутый! — осерчала старуха.
Промучившись минут двадцать — город упорно был занят, — Люсин наконец соединился с дежурным.
— Поступил сигнал из Волжанска, — доложил тот, когда Владимир Константинович назвал себя. — Гражданин Горбунов Валерий Аркадьевич, весовщик мясокомбината, опознал по фотографии Солитова. Говорит, что видел, как его увозили на «скорой помощи». Товарищ Гуров уже выехал на место.