— По крайней мере, начинаю понимать, — прояснел взором Владимир Константинович. — Вы меня тоже простите за невольный эмоциональный всплеск…
— Меня это ничуть не задело. Даже совсем наоборот. Вы совершенно правильно возмутились. Но не будем сводить мелочные счеты. Инцидент исчерпан и вычеркнут из памяти. Договорились?
— Вы слишком великодушны, Наташа, — Люсину так нравилось повторять ее имя. — Единственное, что меня извиняет, так это чистота помыслов. Когда вокруг полный тупик и нигде ничего не светит, хватаешься за соломинку. Я вообще стараюсь прояснять все до конца, любую мелочь. Отсюда и возник этот чертов Абраксас. А тут еще впервые за много недель выдался свободный вечер… Странный вечерок, вы совершенно правы… Словом, под настроение…
— Вы как будто извиняетесь.
— Так оно и есть, — подтвердил он. — Мне необыкновенно приятно быть с вами. Но у жизни есть дурацкая особенность. То, что еще минуту назад представлялось нам почти пустяком, вдруг неожиданно вырастает и становится исключительно важным. Предлог — вы просто вынудили меня признаться, что я его… почти выдумал, — сделался чуть ли не самоцелью. — Боясь, что будет превратно понят, Люсин умоляюще заглянул ей в глаза. — Расскажите, ну, пожалуйста, про этот ваш камешек, Наташа?
— Да-да, конечно. — Мимолетным касанием пальцев она как бы заверила, что все поняла. — Это может оказаться очень нужным для вас, потому что Георгий Мартынович никогда не расставался с подарком. Я, надо признать, здорово угодила ему. Дала повод немного позабавиться. Он сам набросал эскиз алхимического змея, а потом уговорил одного знакомого ювелира изготовить браслет из сплава семи металлов и вставить туда камень.
— Семь металлов древнего мира? Семь планетных стихий?
— Вы, я вижу, сильно продвинулись вперед, — одобрительно кивнула Гротто. — Сплав получился серебристозеленоватым, не похожим ни на один из металлов.
— Опишите подробнее камень.
— Карнеол-печатка в форме эллипса, притом необыкновенно яркого, багряно-огненного оттенка. Он достался мне от бабушки. В самом центре, на длинной оси, надпись по-гречески: «Абраксас». Я уже точно не помню, что она означает. Кажется, имя какого-то восточного божества. В древности это слово считалось магическим. Георгий Мартынович как-то объяснял, что численное произведение составляющих его букв дает триста шестьдесят пять — число дней солнечного года. Ему нравилось думать, что инталия была изготовлена во втором или третьем веке александрийскими гностиками.
— Наверное, это большая ценность?
— Только для тех, кто понимает.
— А как она попала в вашу семью?
— Однако вы проявили явно повышенный интерес. Неужели вам могут хоть как-то пригодиться все эти подробности?
— Никогда нельзя знать заранее. Иногда приходится перебрать по крупинке песок. Не всегда получается, но я стремлюсь руководствоваться тем же принципом, отсеиваю все постороннее. Дела-то мои далеко не блестящи… Ну что, поищем подходящее кино? — вспомнил вдруг Люсин, когда теплоходик, врубив на полную мощность музыку, начал подруливать к пристани возле театра эстрады.
— Может, лучше в другой раз? Пропало желание…
— А он будет, этот другой раз?
— Не знаю, — Наталья Андриановна приподнялась, одернув плащ, и словно бы нехотя прошла через пустой салон к трапу. — Мне кажется, что вам не следовало задавать такой вопрос, — бросила она, не повернув головы.
Вдохнув тонкий запах ее духов, Люсин мысленно составил ориентировку насчет браслета с камнем.
— Вы правы, — удрученно откликнулся он. — Язык мой — враг мой. Не обращайте внимания. Как жаль, что все хорошее так быстро кончается… Это я о нашем путешествии, Наташа.
Она не ответила, и Люсин умолк, запоздало догадываясь, что слова иногда разъединяют вернее любого безмолвия.
Глава двадцать четвертая
ТРАВНИК МАКРОПУЛОСА
Утро началось для Люсина в нарастающем темпе. Не успел он получить от начальства очередное многозначительное напоминание о том, что всякому терпению есть предел, как поступила добрая весть: нашелся долгожданный Петя! Застопорившийся было маховик вновь готовился набрать обороты, и это внушало безусловный оптимизм. Однако за неизбежными хлопотами и лавиной телефонных звонков освежающее дуновение радости вскоре растаяло, а вместе с ним притупилось и едкое чувство обиды. В итоге все пришло к общему знаменателю, и вторую половину дня Владимир Константинович провел сравнительно спокойно, хотя и ощущал себя время от времени несправедливо задетым. И это прежде всего мешало ему самозабвенно погрузиться в запутанные лабиринты чужой души.
Жизненный путь Петра Васильевича Корнилова, известного среди московских книжных жучков под кличкой Петя-Кадык, не был отмечен особо патологическими эпизодами. По крайней мере, в масштабах уголовного розыска. Ухватиться было в сущности не за что, хотя общий фон рисовался вполне определенно: задержания по подозрению в спекуляции, предупреждение насчет тунеядства и плюс ко всему неоднократное знакомство с медвытрезвителями различных районов Москвы. Детально изучив справку, полученную из отделения милиции, Люсин вынес твердое убеждение в том, что сорокашестилетний Петя практически никогда не занимался общественно полезным трудом. Покончив после девятого класса с образованием, он трудоустраивался великое множество раз, но нигде не задерживался дольше пяти месяцев. На иных предприятиях, вроде СМУ № 31, где подвизался в должности моториста водооткачивающей установки, его трудовой стаж вообще исчислялся двумя неделями. Судя по всему, Петя упорно искал свое особое место в жизни.