Он уже не знал.
— Здесь? Подожди… Я нашел, вот они… Я нашел!
Я только что достал из земли небольшой сверток, полный земли. Систу дрожал. Я протянул ему сверток:
— Развяжи его, сам.
— Нет, давай ты. Я не смогу больше к нему прикасаться. Ты меня пугаешь.
Я содрал газетную бумагу, потом развязал узлы на платке, я был в экстазе:
— Какое чудо! Сокровище!
Систу гримасничал:
— Они уже коричневые, все мокрые, сморщенные, мерзость какая, брось! На что они нужны?..
Я схватил один палец, засунул себе в рот и стал жевать.
Систу бросился на меня и начал трясти:
— Выплюнь сейчас же! Ты отравишься!
Это было выше его разумения, я торопился проглотить палец, грубо его оттолкнул:
— Уходи! Оставь меня! Это больше тебя не касается…
Мы дрались. Когда палец полностью прошел по моему горлу, я почувствовал, как меня охватывает покой. Систу ослабил хватку, худшее для него уже состоялось. Ему стало весело. Он пошел забрать платок с оставшимся пальцем и спрятал его в кармане:
— А вот этот вот, — завопил он, — я не позволю тебе съесть, эдакий ты обжора! Или же… тебе надо будет в самом деле его заслужить!
Он танцевал вокруг меня, чтобы раззадорить.
Я кинулся к его карману. Мы переругивались, как дети. Систу радостно захохотал:
— Он чокнутый! Я люблю тебя! Ты чокнутый!
Он отталкивал меня и при этом быстро, заискивая, целовал мне голову. Я чувствовал во рту его мерзкий вкус и слышал, как он говорит, что любит меня. Он был во мне, мне больше нечего было ему сказать.