Восьмидесятые годы прошлого столетия запомнятся мне, как последнее десятилетие современной эпохи, когда Америка и Западная Европа демонстрировали своё богатство. Роскошная жизнь в стиле диско Джексона и Мадонны. И мы – продвинутые девчушки хрущевских пятиэтажек – пытались копировать заокеанские образы с упорством Эллочки-людоедки, превращая все что ни попадя в шанхайских барсов и мексиканских тушканов.
Скамейки, стас, смерть
Во ВГИК я не поступила. Вернее, просто получив за сочинение четверку, решила, что при конкурсе тридцать человек на место шансов у меня никаких, лучше не тратить время зря, на экзамены больше не ходить, а поддаваться соблазнам большого города.
Когда тебе семнадцать и лето, есть право на ошибки и время их исправить. Москва не спала уже тогда. Видимо, она вообще никогда не спала и всегда была готова к приключениям, как и мы с Викой.Днём мы гуляли по паркам, тогда ещё они не были такими по-хипстерски стильными и стерильными, как сейчас. В ней был культ парковых скамеек. На них знакомились, пили винишко и кое-что покрепче, играли в шахматы, в картишки и на гитаре, читали газетки и целовались до одури.
Скамейки господствовали в СССР. Это были места встреч и расставаний. Бабушки, сидящие на них у подъезда, служили источником информации покруче гугла. Они знали все: кто с кем, когда цены начнут повышать, что на обед в шестой квартире, где подрались. Пройти мимо этого сообщества в модной юбке или с новым кавалером, не подвергнувшись имидж-анализу, было невозможно по определению. Сейчас скамейки красивые, но все больше одинокие, в тренде газоны. В Измайловском парке, на скамейке из советского прошлого, мы с Викой познакомились с двумя курсантами второго курса «мореходки». Они приехали в отпуск из далекого Петропавловска-Камчатского. Парня, в которого я влюбилась, звали Стас, второго не помню – он меня мало интересовал.Со Стасом мы не расставались двое суток без перерыва на сон. За это время мои губы опухли от поцелуев. Потом, по приезде в Ригу, ещё месяц я мазала их вазелином, задумчиво снимала корочки, вспоминая картинки свиданий, обрывки фраз, запах нагретой солнцем городской травы.Стас был редким примером какой-то особой северной гармонии. Он завораживающе говорил – хотелось бесконечно слушать, смешно шутил, с ним было легко и как-то по-домашнему что ли… Настоящий мужчина – это про него, или я его придумала. Такого идеального… Мы больше никогда не виделись, но короткий роман наяву превратился в долгий в письмах. Я получала их почти каждый день. Уже не вспомню его лица, но голос – низкий, волнующий, как сейчас говорят, сексуальный, – узнала бы наверняка. Позже я часто влюблялась в голоса, в особый тембр, даже в специфические дефекты речи. До сих пор люблю разговаривать по телефону с незнакомцами и часто рисую себе обладателя голоса. Иногда, при личной встрече, разочаровываюсь или удивляюсь своей фантазии. Еще помню его ровный, как по линеечке, почерк с чуть округлыми пузатыми буквами. Стас писал мне свои простые будничные истории про океан, про холодный полуостров, про друзей, про северный ветер. Мы строили планы, как он приедет ко мне в Ригу, и мы поженимся. Он погиб в пьяной драке ровно через сто писем. Мой платонический роман по переписке закончился, но в детском альбоме до сих пор храниться черно-белая фотокарточка из советского ателье с трогательной подписью на обратной стороне, написанной почерком с пузатыми буквами: «Люби меня, как я – тебя, мы будем счастливы всегда» и всего одно лишь письмо, где обещал водить меня по ресторанам три раза в день. Может поэтому я так и научилась готовить?
В
озвращение
,
учага
, Т
ая
Я вернулась в Ригу. Вика осталась в Москве. Она все-таки рискнула стать участницей конкурса «Мисс Чего-то Там с фуршетом» и очень выгодно подписала контракт с итальянским косметическим брендом в лице его владельца – сильно пожилого мачо, лет шестидесяти пяти, который лишил ее девственности взамен на европейский паспорт и стильную квартирку-студию в центре Рима.