— Пошли гулять.
Девочка обрадовалась. Она прыгала около него, кричала:
— Посмотри, папа, как светло там, в поле! А на нашей крыше тоже солнышко!
Димитрий оглянулся на свою хибарку. Она походила на сарай или хлев. Столбовы за ничтожную плату взяли её в аренду. Димитрию нравилось, что домик стоит на пригорке, вдали от жилья. Кругом — широко, и всякого, кто подходит, видно… И до Мотовилихи близко, но дым от заводских труб сюда не долетает.
Они спустились с пригорка. Отец сел на камень, словно поджидая кого-то. Вскоре рабочий, в синей рубахе, подошёл к нему.
— Пойди, дочка, пособирай цветы! — сказал Столбов и тихо заговорил с ним. Когда чужой человек отошёл, отец позвал Валю домой. И как быстро они пошли, почти побежали!
— Почему ты так запыхался? — спросила мать.
— Мне надо на собрание, — торопливо бросил Димитрий. Дуне хотелось расспросить мужа, но он, взяв кепку, уже бежал к воротам.
— Ты бы дочь пожалел! — крикнула она с досадой.
Димитрий обернулся к ней и очень серьёзно сказал:
— Жалею, Дуня, потому и борюсь за счастье таких, как она.
Глава третья
Столбов закоулками добрался до знакомых ворот. Домик стоял в саду. Одним боком он врос в землю; крыша у него была вся в заплатах, двери перекосились. От густо разросшихся деревьев кругом было темновато.
Димитрий не первый раз приходил сюда на собрания. На его условный стук открыли дверь.
В небольшой комнате сидели и стояли человек десять. Столбов знал всех, кроме одного. Незнакомый ему человек, с русой бородой и тёмными густыми бровями, что-то горячо говорил, опершись на стол. Он мельком взглянул на вошедшего, продолжая свою речь.
— Это приезжий оратор из города. Дельно говорит! — шепнул Димитрию сосед.
— …Вы слышали, товарищи, о расстреле митинга путиловских рабочих в Петербурге? Трёхсоттысячной забастовкой ответил питерский пролетариат на этот расстрел. Один за другим присоединяются к забастовке другие города. Ваш город — промышленный, рабочих здесь много. Неужели вы не поддержите питерских рабочих?
— Конечно, поддержим! — первым отозвался Столбов.
Опершись о подоконник, он внимательно слушал оратора и не заметил, как хрустнула сухая ветка за окном. Но тень, упавшая на пол, привлекла его внимание. Чуть-чуть повернувшись, он стал вглядываться в кусты, потом крикнул: «Полиция!» — выпрыгнул в окно и бросился на кого-то. Но дом был уже окружён городовыми.
Валя крепко спала, раскинув ручонки. Ей снился залитый солнцем луг, где так много всяких цветов. Она нарвала большущий букет.
— Это тебе, папа!
Девочка улыбнулась во сне. Ей было так хорошо! Но вдруг она вскрикнула от боли и с испугом открыла глаза. Она оказалась на голом холодном полу. Какой-то чужой человек с недобрым лицом и длинными рыжими усами ощупал со всех сторон её тюфячок и отшвырнул его в сторону. В комнате было несколько городовых. Они переворачивали всё вверх дном.
Мать хотела взять девочку на руки, но, обессиленная, сама опустилась на пол.
— Что расселась! — грубо крикнул начальник, писавший что-то за столом. Он сапожищем ткнул Дуню и велел ей расписаться.
Когда все ушли, мать уложила всхлипывающую Валю и долго сидела около неё.
Димитрий не вернулся. Не пришёл он и на следующий день. А ночью кто-то тихонько постучался в хибарку Столбовых. Мать с тревогой и надеждой подбежала к двери. На пороге стояла женщина, закутанная в платок. Не заходя в избу, она тихо сказала:
— Снеси завтра Димитрию что-нибудь в острог.
— В тюрьме он! — ахнула Дуня.
— Моего тоже забрали, — сказала женщина и скрылась.
Надеяться на скорое возвращение мужа Дуне не приходилось. Она опять с большим трудом нашла себе работу. Валя снова целые дни оставалась одна-одинёшенька. Девочка старательно поливала огород. Она не могла поднять тяжёлое ведро и носила воду маленькой лейкой. И сколько же раз ей приходилось проделывать путь от бочки, куда мать наливала воду, до грядок! Сначала она бегала с лейкой, но скоро от усталости едва-едва передвигала ноги. Бросить не хотела: надо было помочь матери.
Каждое воскресенье Дуня складывала в узелок варёную картошку и хлеб. В тюрьме заключённым, кроме жидкой баланды, ничего не давали. Валя молча помогала, потом провожала её до мостика, но никогда ничего не спрашивала о папе. Она знала, что мать сейчас же заплачет и ничем её нельзя будет утешить. Только раз после той ночи, когда городовые рылись у них в хибарке и сбросили спящую девочку с постели, Валя спросила: «Где папа?» Евдокия Ивановна не ответила, махнула безнадёжно рукой и залилась слезами.
Девочка не понимала, что такое тюрьма, а спросить боялась: уж очень мама расстраивалась! Вале очень хотелось, чтоб мать взяла её с собой. «Я бы только поглядела, где теперь живёт папа!» — думала она.
После ареста отца почти никто из его товарищей не заходил в их домик. Валя удивлялась: раньше они так часто бывали у них. Она не знала, что не только её папа, но и большинство его друзей были тоже арестованы.
Валя тосковала об отце. К её великой радости, в одно из воскресений Дуня сказала:
— Пойдём со мной, дочка.
Дорога была длинная. Они пересекли весь город и вышли на пустырь. Там, на крутом берегу Камы, Валя увидела большой грязный, облупленный дом.
— Мама, а почему в окнах решётки?
— Это и есть острог, — тихо объяснила Евдокия Ивановна. — А решётки железные и крепко вделаны в стену. Отсюда не убежишь!
Кругом мрачного дома шагали часовые. Штыки на их ружьях блестели на солнышке, а сами они походили на оловянных солдатиков. Часовые очень важно шагали вперёд — назад, вперёд — назад…
Мать подошла к железным воротам. Тюремщик пропустил её и снова захлопнул и запер калитку. Валя осталась одна. Она отошла в сторону. Ей было страшно и так жалко папу!
— У тебя кто тут сидит? — спросил её остроносый мальчишка в рваной рубашке. Валя не заметила, как он подошёл к ней.
— Кто, говорю, сидит? — повторил мальчишка.
— Папа!
— За кражу, что ли?
Валя испуганно поглядела на остроносого.
— Чего глазища-то пялишь? Спрашиваю, — за кражу али убил кого?
Валя замахала руками и со всех ног побежала от мальчика. Она слышала страшные рассказы о ворах и разбойниках, но как можно её папу, её доброго, ласкового папу сравнивать с ними?..
В это время Дуня вышла из ворот тюрьмы. Она едва догнала девочку, а та с громким плачем бежала, не зная куда.
Долго мать добивалась, о чём плакала Валя. Потом серьёзно сказала ей:
— Нет, не вор твой отец и не убийца! Он за правду сидит. Он хотел, чтоб рабочим лучше жилось. Только хозяева терпеть не могут таких заступников и стараются запрятать их подальше. Вот за что мучится в тюрьме твой отец и его товарищи!
Глава четвёртая
Миновали тёплые солнечные дни. Дождь и холодный ветер загнали Валю домой. Скучно ей было сидеть в тесной хибарке. Одно утешение — карандаш и бумага. Девочка всё больше любила рисовать. Летом она срывала понравившийся ей цветок и старалась передать на бумаге его тонкие, нежные линии, его красоту.
«А что же в дождь можно нарисовать?» — думала Валя, оглядываясь кругом. Глаза её остановились на табуретке. Вот это будет легко!