я Шейдман, которая с полуночи вошла в состояние шаманического транса, била в барабан, украшенный колокольчиками и бубенчиками в форме кобылиц с головой яка или головой молодой девушки-колдуньи, или в форме медведя. Рядом с Летицией Шейдман танцевали Соланж Бюд и Магда Тетшке и еще с полдюжины других старух, но именно эти две предстают в первую очередь перед моим мысленным взором. Со сверхъестественной силой они вышептывали меня из содержимого двенадцати подушек, в которых я был распылен, чтобы избежать еженедельного обыска, и они извлекали из небытия мою голову, и мои части сущие и несущие, и мои внутренние органы, надавливая при этом на мой мозг, чтобы проверить, достаточно ли он созрел и будет ли служить неколебимо их целям. Было восемь часов утра. Танец произведения на свет продлился всю ночь. В результате работы иглой сестер Ольмес я был покрыт рубцами и шрамами, которые разветвлялись на моих внутренностях, моих криптах, содержавших отходы продуктов пищеварения, и шли до основания твердых костей. Узорный шов, выполненный крученой шелковой нитью по всей поверхности моего тела, оставил на нем огненно-кислотные пятна, которые не рассасывались, но, наоборот, начинали разъедать кожу. И хотя я еще не до конца проснулся, я угадывал, что плоть моя будет приносить мне мучения уже в самом ближайшем будущем. Торжественные и мало мелодичные звуки, что издавали Соланж Бюд и Магда Тетшке или же еще Сабия Пеллегрини или Варвалия Лоденко, которые лезли просто из кожи вон, разрушили внутри меня защиту и смолистую скорлупу, за которой до сих пор укрывалась моя вполне безобидная смерть, обеспечивавшая абсолютно нулевой уровень моего существования и, признаемся, не делавшая ни мне, ни кому-либо еще ничего дурного. Но уже Сабия Пеллегрини вложила свою правую руку в мою грудную клетку, как это делают монголы, когда хотят положить предел животной жизни и превратить животное в пищу, и рука ее поползла; она вонзила ногти в источник моей смерти и ловко ощупала ее самые мрачные преграды, и ее загнутые крючком пальцы приблизились, чтобы свирепо ущипнуть мою смерть и уничтожить ее. Неожиданно, — и на этом закончилось мое пребывание во тьме, где до тех пор я покоился безбедно, — свет вспыхнул в моем черепе, и в это же самое время я почувствовал немыслимый ожог своего первого вздоха. Пошло, он идет! — прорычал кто-то. Шаманические удары посыпались с удвоенной силой. Зловонный газ разливался в моих легких и мучительно наполнял альвеолы, тысячи горящих жаровен обжигали мне бронхи. Я открыл глаза, я проживал свои первые картины. Платья и разноцветные фетровые шляпки склонялись и проносились надо мной, немыслимо старые старухи сжимали меня и укачивали, не давая мне выдохнуть, напевая свои устрашающие песенки и танцуя свои пугающие танцы, моя бабушка Летиция Шейдман улюлюкала, как сумасшедшая, моя бабушка Соланж Бюд ревела замогильные слоги, моя бабушка Магда Тетшке протягивала ко мне руки и выла. Полагая, что миг был благоприятным, Варвалия Лоденко начала длинное перечисление заданий, которые я должен был выполнить, чтобы спасти эгалитарное общество и в братском порыве собрать обломки человеческого сброда, все еще скитавшегося то здесь, то там по планете. Я выдавил из себя воздух, который мне совершенно не подходил, пытаясь обрести пустоту, уже тогда сражаясь за право совершить нечто, что привело бы меня к успокоению пустотой, но жизнь уже снизошла на меня, и она уже действовала в моих легких, чтобы я снова и против своей воли ею наполнился. Страхи и боль были ужасны. Именно это и представляется мне теперь, когда меня просят опуститься в самые глубины моих воспоминаний или когда, например, вы спрашиваете меня о причине этой тоски по темному раю, которая сопровождает и не отпускает меня и которая всегда так или иначе находит на всех, кто действует и говорит в пространстве моих странных сказов. Я родился против своей воли, вы лишили меня моего небытия, вот в чем я вас обвиняю. Мое пробуждение было кошмаром, вот что также является причиной дурного состояния моего духа. Я не переношу звуков барабана Летиции Шейдман и не люблю снова видеть подле нее Соланж Бюд и Магду Тетшке, лагерных ее подруг и вечных соратниц, которые в сложном, ломаном ритме на счет семь, на счет два, затем на счет «тринадцать», поднимали свои тела, словно птицы, пытающиеся подражать другим очень тяжелым птицам, или словно ангелы, которым ничего более не остается, как извлекать выгоду из собственного поражения, чтобы завоевать всеобщее уважение. Вот из этого дикого действа я и вышел, здесь мой исток. Эти не ведающие смерти женщины дали мне жизнь, им я обязан всем, я и представить себе не могу, что можно быть столь неблагодарным, чтобы это забыть, и, когда я говорю