Оказавшись на земле, восемь матросов потребовали, чтобы их разрекрутировали; и они вернулись к себе домой через поля. Нас оставалось только девять. И мы не знали, как сложится завтрашний день, и с нетерпением ожидали ночи, чтобы она принесла нам утешение. Мы разделись, подвесили наши вещи на шестах, чтобы они просохли, и попытались заснуть. Между тем, до самого рассвета нас мучили насекомые. Уже начали проглядывать лучи солнца, а никто из нас еще не сомкнул глаз. В то время как в полном изнеможении мы натягивали на себя одежду, остатки экипажа жаловались на антисанитарию и несоблюдение правил безопасности, и после энергичной критики, высказанной такелажным мастером по имени Адзмунд Мойшель, экипаж взбунтовался. Командир был избит дубинками, а разум его, после того как он пришел в сознание, помутился. Почти все дезертировали; нас оставалось только двое, включая и его. Не лишая его звания, мы освободили его от всех обязанностей, которые он больше не мог исполнять, поскольку стал пророчествовать без остановки. Когда я говорю мы, я имею в виду себя, того, кто с вами говорит, а также мух, которые нахально участвовали в голосовании.
К полудню мы собрались с силами и взяли направление на юго-запад, оказавшееся роковым при нашем отплытии. Вдоль берега шел откос. Мы взобрались на него и обнаружили там перекладины и шпалы. Мы пошли по ним. Дорога была построена в двух метрах над уровнем моря, она шла вдоль побережья, изрезанного большим количеством расщелин, и часто она шла по воздуху, поддерживаемая одними бетонными сваями, погруженными в ил. Эти проходы над пустотой не предназначались для прогулок; они заставляли нас подпрыгивать так, что это нас сильно утомляло.
По левую сторону пустынные ланды съеживались на солнце. На них дурачились собаки. Они рысью подбегали к нам издалека и в течение нескольких часов враждебно нас вынюхивали, и лаяли на нас. С правой стороны сверкали неглубокие воды. На них можно было иногда различить лодки, сделанные из порченного, сгнившего тростника.
Командир приводил в движение свои внутренние миры и на повышенных тонах делился со мной своими самыми абсурдными убеждениями. Видишь ли, — говорил он мне, — этот Мойшель, я любил его, как когда-то любили сыновей, во времена, когда еще можно было иметь сыновей. И еще он ответно лаял на собак или, когда на него набрасывались мухи, гнусно выпячивал губы и жужжал.
К четырем часам пополудни в нашем поле зрения оказалась железнодорожная станция, состоящая из лачуги и запасного пути, на котором стоял паровоз, тендер и покрытая брезентом платформа, предназначенная для пассажиров.
Я отправился искать человека, заведующего станцией. Он дремал в лачуге, убаюканный пофыркиваниями радиоточки. В это время ничего не передавали. Он выслушал мои объяснения, при этом его физиономия абсолютно ничего не говорила о том, в каком направлении он разрешит мою просьбу о помощи, затем, когда уже стали опускаться сумерки, он вручил мне два котелка и два мешочка с лиофилизованным супом и разрешил нам поселиться в любой точке этих прибрежных мест до наступления полнолуния. В это время, как он утверждал, в соответствии с зимним расписанием снова начнется движение поездов по линии.
Мы разместились под брезентом. Поскольку мы находились в месте довольно людном, некоторые аборигены, которым понравились несвязные, но забавные речи нашего командира, стали бросать нам лепту в виде небольшого количества продовольствия, которого было достаточно для того, чтобы нам не нужно было ходить исследовать задворки ресторанов или кузова с отбросами. Так прошла неделя, затем луна снова стала полной.
Капитан вновь оброс, как животное, и, когда пришли железнодорожники, он выразил желание сам вести локомотив; ему пояснили, что он не обладает для этого нужными способностями, и, поскольку он настаивал, машинист паровоза его поколотил.
Он проснулся позже. Поезд уже был в движении. Мы шли на небольшой скорости, и нашим направлением был северо-восток. Как это часто бывало, мы неудержимо направлялись к месту нашего исхода. Командир высунулся в сторону моря, которое теперь было слева. Ветер играл его волосами, на лице у него показалась торжественная улыбка. Локомотив подавал сигнал каждые семь секунд; огромная луна, хотя еще очень бледная, изливала на ландшафт таинственный свет. Справа от нас бежала стая собак и лаяла. Этот Адзмунд Мойшель, мой духовный сын, — кричал командир, — с каким достоинством умел он держаться в несчастии!.. Мужество, которым он обладал!.. Интуиция!.. Изменить направление компаса!.. Пойти впереди!..