Запах горячих пряностей дымился вокруг него. Абашеев переложил их в ступку и стал медленно толочь вместе с имбирем и чесноком, который у него остался, затем он потушил месиво в масле и затем добавил его в наперченное кокосовое молоко, где уже медленно варились кусочки самой жирной чайки и крылышки самой тощей.
Когда готовишь несколько блюд одновременно, золотое правило соизмерить как следует критический срок изготовления каждого из них, чтобы не принести одно блюдо в жертву другому и иметь всегда во время готовки представление о времени. Ощипывание в последнюю минуту, например, может иметь нехорошие последствия. Абашеев знал это, и он предпочитал разрезать на ломтики и промолоть все необходимое заблаговременно. Воспользовавшись перерывом в своем встревоженном присматривании за кастрюлями, он разрезал луковицы на тоненькие ломтики и бросил в чашку пакетик с зернышками кунжута, которыми он собирался, перед тем как поставить блюда на стол, посыпать соте ягненка. Затем он пошел за зеленым лимоном, который он выжмет в карри в конце приготовления, и положил его рядом.
Затем он помыл посуду, беспорядок стал меньше, вытер ступку, приборы и положил их на место.
Кухня наполнилась ароматами. Испарения креветочной массы, несколько губительно преобладавшие до того, пришли в соответствие с более нежными ароматами, с которыми они соседствовали. Карри должно было скоро быть готовым. Абашеев добавил туда три ложки орехового масла и убавил огонь. Риса в качестве гарнира не предполагалось. Поскольку он не мог донести больше двух емкостей, Абашеев сделал этот выбор. С диетической точки зрения это было обидно, но объективно необходимо.
Абашеев добавил масла в сковородку. Масло затрещало, и он бросил туда лук, который надо было пассеровать перед тем, как начать обжаривать ягненка или его эрзац.
В это время выключили газ.
Очень быстро масло перестало пришептывать.
Абашеев вздрогнул. Перебои газа могли продолжаться несколько дней. Перед ним, по закону термической инерции, продолжало кипеть карри.
Абашеев закрыл газовый кран. Он еще дрожал, но все же не потерял контроля над ситуацией. Он решил изменить меню. С карри из курицы он подаст тартар-бифштекс из чайки. Можно было надеяться, что маринад сделал сырое мясо более ароматным и нежным. Он полил карри соком зеленого лимона, вылил на маринованное мясо еле теплые кусочки лука и зерна кунжута. Оба блюда радовали глаз.
Теперь Абашеев мог покинуть свою квартиру.
Он с трудом пересек проспект. Машин было много, и кастрюли, которыми он потрясал, не позволяли делать зигзаги и подскакивать. Тем не менее он перешел на другую сторону. Он шел по направлению к бульвару Рамбютан.
Наступал вечер, фонари освещали пустой тротуар. Не было видно ни одного прохожего. Что касается водительниц автомобилей, то они сбавляли ход, поравнявшись с Абашеевым, но их имена невозможно было разглядеть за долю секунды, потому что они почти тотчас же выключали освещение номеров своих технических талонов.
Одну из них звали Яшрин Коган.
Проехала другая, Линда Сью, которую можно было распознать по ее табличке.
Поскольку карри остывало, Абашеев убыстрил шаг.
Но дальше следы теряются. Удалось ли Абашееву доставить без помех свои знаки добрососедского отношения? Хорошо ли его приняли или враждебно? Добрался ли он до шестого этажа здания? Не перехватила ли его еще раньше, как только он обогнул угол бульвара Рамбутан, Яшрин Коган или Линда Сью? Понравилось ли его горячее блюдо или его отвергли с негодованием? А его холодное блюдо? Которое из блюд, предложенных в тот вечер, было съедено первым?
40. ДИК ЖЕРИХО
А теперь слушайте меня внимательно. Я не шучу. Речь не идет о том, чтобы определить, правдоподобно или нет то, о чем я рассказываю, ловко оно изложено или нет, сюрреалистично или нет, вписывается ли оно или нет в традицию постэкзотизма, и бормоча ли от страха и воя от негодования разматывал я эти фразы, или же от бесконечной нежности ко всему, что движется, и можно ли увидеть за моим голосом, за тем, что условно называется моим голосом, намерение дать радикальный бой реальности, или же то просто шизофреническое слабоволие в отношении к реальности, или же, еще того более, попытка спеть эгалитаристскую песнь, омраченную или не слишком, отчаянием и отвращением перед настоящим и будущим. Вопрос вовсе не в этом. И даже не в том, жил ли Вилл Шейдман до или после неизвестных, но великих романистов, таких, как Люц Бассман, или Фред Зенфль, или Артем Веселый, и жил ли он во времена лагерей и тюрем, или же, скажем, некоторое время спустя, или же два века, или девять веков спустя, и родствен ли язык тех мужчин и женщин, которые говорят здесь и здесь же молчат, алтайским диалектам, или в нем преобладают славянские или китайские влияния, или же, наоборот, он родствен шаманическим языкам Скалистых гор и Анд, или же его происхождение еще более ведовское. Речь идет совершенно не об этом. Не стоит здесь от меня дожидаться материала для размышлений подобного рода. Я не являю здесь собой доказательства предвзятости поэта, видящего мир в его сдвиге и извращении, будь то магическое или метафорическое. Я говорю на современном языке, и ни на каком ином. Все, что я рассказываю, стопроцентная правда, независимо от того, рассказываю ли я частично, намеками, претенциозно или по-варварски, или даже хожу вокруг да около, не рассказывая на самом деле ничего. Все равно все это уже произошло именно так, как я это описываю, все это уже именно так и произошло, в какой-то момент вашей жизни или моей, или же произойдет позже, в реальности или в наших снах. В этом смысле все очень просто. Образы говорят сами за себя, они безыскусны, они не облекают в плоть ничего иного, кроме как самих себя и еще тех, кто говорит. Вот почему нет никакого смысла подводить здесь шифрованный итог и пытаться вкратце изложить ситуацию.