– Сахару-то никак целая голова! – воскликнул Палей, обнаруживая на лавке в кухонном углу белый конус в синей оберточной бумаге. Бумага была надорвана и сильно намокла, на лавку натекла лужица сиропа.
– Это не я, – предупредил злыдень. – Это городской лавочник сам себя наказал. Думаешь, почему у торговцев оберточная бумага на сахарной голове всегда надорвана?
– Показывают, что сахар чистый, без обмана, – простодушно ответствовал Палей.
– Тогда он должен бумагу при тебе надрывать. А купцы вот что делают: бумагу надорвут, голову соленой водой спрыснут и оставят на ночь на лавке в протопленной избе. А под лавку – ведро с водой. Так за ночь в голове полфунта веса прибудет. Но этот перестарался, соли взял с избытком, спрыснул слишком щедро, вот голова и потекла. Теперь ее не продашь, хоть сам чай с соленым сахаром пей. Но я купца выручил, теперь ему не надо гадать, куда подмокший товар девать.
– Ты прям всеобщий благодетель, – заметил Палей.
– На том стоим.
Мокрую голову Палей переставил в деревянную мису. Макнул палец в натекший сироп, лизнул.
– А он и не соленый почти. Чуть слыхать. Не знал бы, так и не распробовал. Но хоть бы оно и вовсе напополам было, все одно – не беда. Солдатиков, рассказывают, перед большим походом горячим чаем поят, сколько утроба примет. К чаю дают по целой селедке и сахару пиленого по два куска. Так они пьют сладкое да соленое. Иной десять стаканов выпивает, с двумя-то кусками! Вятские, говорят, водохлебы, они и больше могут. В походе идут по жаре с полной амуницией, а соль да вода с них потом выходят. А без того солдатскую лямку тянуть несподручно.
Истопили плитку, стоящую в стороне от большой печи, накипятили котелок воды, сели пить чай с подмокшим сахаром. Злыденек, хотя стакан ему доставал до пояса, управлялся ловко и выдул три полных стакана.
– И как тебя не раздуло? – удивлялся Палей.
– Я люблю чаевничать, хотя при нашей жизни редко доводится. Жаль, чай у нас фальсифицированный, – злыдень прищурил глаз и со значением поглядел на Палея.
– Поддельный, что ли? – спросил тот, понимая, что злыденьку охота похвалиться ученостью.
– Поддельный был бы, если бы он туда посторонней травы досыпал, липового листа или еще чего. А у него чай и есть чай, только спитой наполовину. Перед законом такая подделка называется фальсификацией… – Злыдень помолчал и добавил мечтательно: – Для нас законы не писаны, но знать их ужас как интересно. Слов длинных много.
Под такие разговоры избыли вечер, и ничуть Палею странным не казалось, что он с нечистью да нелюдью чаи гоняет.
С утра Палей с Ваняткой пошли овес сеять. Небо хмурилось, но дело отменять никак нельзя, овес сей хоть в воду, но в пору. Не посеешь на Пахомия, сорная трава поперед овса попрет, тогда доброго урожая не жди.
Злыдень остался промышлять, обещавши сыскать курочку поцелее, а не так, чтобы одни кости. Казалось бы, грядущая шкода скрыта в злыдневых делишках, а повстречалась она в чистом поле на честной работе. По дороге задребезжала таратайка. Остановилась у самой Палеевой полосы, и на землю сошел Пахом Куваротов – богатей, державший в кулаке деревенское общество.
Хотя первым должен здороваться пришедший, а вовсе не трудящий, Палей поспешил приветствовать мироеда:
– Доброе утро, Пахом Авдеич, с днем ангела вас!
– Доброе, доброе… – отвечал кулак. – Труд на пользу. Что-то, смотрю, сеешь ты густо.
– Сей гуще, соберешь пуще.
– Вот и я о том. Пространно живешь, Палей. Ты про должок-то не забыл?
– Помню, Пахом Авдеич.
– Это хорошо, что помнишь. Так я днями заеду, ты уж денежку подготовь.
– Пахом Авдеич! – взмолился Палей. – Вы же обещались до осени подождать.
– А ты жалился, что весь поиздержался, а сам из узла сеешь. Нехорошо обманывать, братец.
– Так ведь овсишко какой! Его густо не посеешь – так и не соберешь ничего!
– Я в чужие овсы не заглядываю. Я знаю свое: в долг брал – изволь отдавать.
Овес досеяли и заборонили, но домой вернулись смурные. Зато злыденек сиял, что медный самовар.
– Ты смотри, что достал! – закричал он с порога. – Сам! Без изъяна. Не, ты только глянь!
– Что там у тебя? – спросил Палей, глядя на мокрый мешок. За два последних дня столько притаскивалось в дом мокрого, что не слишком верилось, будто новый подарок без изъяна.
Злыдень вспрыгнул на стол, втащил следом мешок и, недолго думая, вывернул. На доски тяжело шлепнулась аршинная щука.
– Сам поймал! Под мельничное колесо за ней нырял, за разбойницей. Она меня заглотить норовила, а я ее – за зебры! Ух, как мы бились… но я осилил. Мне вообще мало кто конфузию может нанести!