Тацит Корнелий
Малые произведения
Корнелий Тацит
Малые произведения
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ЮЛИЯ АГРИКОЛЫ
О ПРОИСХОЖДЕНИИ ГЕРМАНЦЕВ И МЕСТОПОЛОЖЕНИИ ГЕРМАНИИ
ДИАЛОГ ОБ ОРАТОРАХ
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ ЮЛИЯ АГРИКОЛЫ
Текст приводится по изданию: Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Том первый. "Анналы. Малые произведения." Научно-изд. центр "Ладомир", М., 1993. Издание подготовили А.С. Бобович, Я.М. Боровский, М.Е. Сергеенко. Перевод и комментарий осуществлены А.С. Бобовичем (редактор перевода - М.Е. Сергеенко). Общая редакция издания - С.Л. Утченко.
Перевод произведений Тацита, вошедших в этот том, выполнен по следующим изданиям: "Анналы" - Cornelii Taciti Annalium ab excessu divi Augusti libri. Oxonii, 1917, P. Cornelius Tacitus, erklart von K. Nipperdey. Berlin, 1904 и P. Cornelii Taciti libri qui supersunt, t. I. Lipsiae, 1962.
1. Сообщать потомству о деяниях и нравах знаменитых мужей повелось исстари, и даже в наши дни столь равнодушное к своим современникам поколение не пренебрегало этим обычаем, лишь только чья-нибудь высокая и благородная добродетель осиливала и превозмогала общие как для малых, так и больших сообществ пороки - неведение справедливости и взаимную неприязнь. Но поскольку нашим предкам ничто не препятствовало совершать достопамятные дела и у них были большие, чем у нас, возможности к этому, всякий, наделенный выдающимся дарованием, побуждался к увековечению в памяти образцов добродетели не личным пристрастием или стремлением к выгоде, а - только тою наградой, которая даруется чистою совестью. И многие сочли, что собственноличный рассказ о прожитой ими жизни скорее свидетельствует об их уверенности в своей нравственной правоте, чем об их самомнении; так, например, поступили Рутилий и Скавр1, и это не навлекло на них ни недоверия, ни порицания: и выходит, что добродетели превыше всего почитаются именно в те времена, когда они легче всего возникают. А ныне, вознамерясь поведать о жизни покойного мужа, я вынужден просить снисхождения, которого не искал бы, собираясь выступить против него с обвинениями: вот до чего свирепо и враждебно добродетелям наше время.
2. Мы прочитали2о том, что восхвалявшие Тразею Пета - Арулен Рустик, Гельвидия Приска - Геренний Сенецион были осуждены за это на смерть и что казни подверглись не только сами писатели, но и их книги, ибо триумвирам3вменили в обязанность сжечь в той части форума, где приводятся в исполнение приговоры, творения этих столь светлых умов. Отдавшие это распоряжение, разумеется, полагали, что подобный костер заставит умолкнуть римский народ, пресечет вольнолюбивые речи в сенате, задушит самую совесть рода людского; сверх того, были изгнаны учителя философии4и наложен запрет на все прочие возвышенные науки, дабы впредь нигде более не встречалось ничего честного. Мы же явили поистине великий пример терпения; и если былые поколения видели, что представляет собою ничем не ограниченная свобода, то мы - такое же порабощение, ибо нескончаемые преследования отняли у нас возможность общаться, высказывать свои мысли и слушать других. И вместе с голосом мы бы утратили также самую память, если бы забывать было столько же в нашей власти, как безмолвствовать.
3. Только теперь, наконец, мы приходим в себя; и хотя Цезарь Нерва в самом начале нынешней благословенной поры совокупил вместе вещи, дотоле несовместимые, - принципат и свободу, а Траян Нерва что ни день приумножает счастье нашего времени, и установление общественного правопорядка5- уже не только предмет всеобщих надежд и желаний, а то, в осуществлении чего мы твердо уверены, однако в силу природы человеческого несовершенства целебные средства действуют на нас медленнее недугов и, как наши тела растут постепенно и мало-помалу, а разрушаются сразу, точно так же легче угасить дарования и душевный пламень, чем их разжечь заново: ведь нас покоряет сладость безделья, и прежде ненавистную праздность мы в конце концов начинаем любить. Да и о чем толковать, если в течение целых пятнадцати лет6, срока очень значительного для бренного века людского, многих сразили роковые удары судьбы, а всякого, наиболее деятельного и ревностного, - свирепость принцепса? Лишь в малом числе пережили мы их и, я бы сказал, даже самих себя, изъятые из жизни на протяжении стольких, и притом лучших, лет, в течение которых, молодые и цветущие, мы приблизились в полном молчании к старости, а старики - почти к крайним пределам преклонного возраста. И все же я не пожалею труда для написания сочинения, в котором пусть неискусным и необработанным языком - расскажу о былом нашем рабстве и о нынешнем благоденствии7. А тем временем эта книга, задуманная как воздаяние должного памяти моего тестя Агриколы, будет принята с одобрением или во всяком случае снисходительно; ведь она - дань сыновней любви.
4. Гней Юлий Агрикола родился в древней и знаменитой колонии Форум Юлия; оба деда его были прокураторами Цезарей, и это говорит об их всадническом достоинстве8. Отец его, Юлий Грецин, принадлежал к сенаторскому сословию; он приобрел известность как красноречивый оратор и как философ и этими дарованиями навлек на себя гнев Гая Цезаря9, ибо, получив приказание выступить с обвинительной речью против Марка Силана, отказался от этого поручения, за что и был предан смерти. Мать Агриколы, Юлия Процилла, была женщиной редкой нравственной чистоты. Воспитанный ею в нежной заботе и ласке, Агрикола провел детство и юность в изучении всех благородных наук. Помимо прирожденного целомудрия и благонравия, его уберегло от соблазнов дурного общества также и то, что уже с малых лет его местопребыванием и наставницею в науках стала Массилия, город, в котором переплетаются и уживаются в добром согласии греческая обходительность и провинциальная бережливость. Помню, как он неоднократно рассказывал, что в ранней молодости предался бы изучению философии с непозволительным для римлянина и будущего сенатора жаром, если бы благоразумие матери не охладило пыл его горячей души. Его возвышенный и порывистый ум и в самом деле домогался с неосмотрительной и безрассудною страстностью великолепия и блеска огромной и всезатмевающей славы. Но размышления и годы в дальнейшем его образумили, и он, что труднее всего, удержался в пределах мудрой умеренности.
5. Свое военное поприще он начал в Британии и произвел настолько хорошее впечатление на Светония Паулина, полководца деятельного и осторожного, что тот отметил его и приблизил к себе. И Агрикола, вопреки обыкновению знатных юношей, превращающих военную службу10в непрерывный разгул, не распустился и не проводил времени в праздности, используя свое трибунское звание, чтобы предаваться утехам, и уклоняясь от дела под предлогом неопытности; напротив, он старался как можно лучше узнать провинцию, добиться, чтобы его знали в войсках, учиться у сведущих, следовать во всем самым лучшим; ни на что он не напрашивался из похвальбы, ни от чего не отказывался из страха и любое поручение выполнял осмотрительно и вместе с тем не щадя себя. В те дни Британия была охвачена смутою и положение в ней было тревожным как никогда: ветераны перебиты, колонии сожжены, воинские части разгромлены11; тогда наши сражались, чтобы спастись от гибели, несколько позднее ради победы. И хотя все делалось в соответствии с решениями и под начальством другого и слава за удачный поход и возвращение этой провинции досталась военачальнику, все же юный Агрикола вынес из этих событий знания, опыт и честолюбивое стремление выдвинуться, и его обуяло желание покрыть себя боевой славою, весьма неблагодарною в те времена, ибо все выдающиеся люди подозревались в самых злостных намерениях и благожелательная молва в городе была чревата не меньшей опасностью, чем дурная12.
6. Возвратившись из Британии в Рим для соискания государственных должностей, Агрикола женился на Домиции Децидиане, происходившей из славного рода, и этот брак доставил ему, жаждавшему возвыситься, как почет, так и влиятельную поддержку. Супруги жили в поразительном единодушии и взаимной любви, соревнуясь в старании угодить друг другу, если только заслуга в этом не принадлежит главным образом хорошей жене, как вина за раздоры ложится прежде всего на плохую. Жребий предназначил Агриколе квестуру в провинции Азии, дав ему проконсулом Сальвия Тициана, но ни то, ни другое не поколебало его безупречной честности, хотя и провинция была богатою и как бы созданной для стяжательства лихоимцев, и проконсул, отличаясь неимоверною алчностью, обнаруживал явную готовность покрывать на основе взаимности любые злоупотребления. Там же в Азии Агрикола был осчастливлен рождением дочери13, ставшей для него одновременно и опорою, и утешением, ибо вскоре он потерял родившегося ранее сына. В дальнейшем время, протекшее между квестурой и днем, когда он стал народным трибуном, а также год своего трибуната он прожил в покое и в стороне от общественных дел, ибо хорошо понимал, что в обстоятельствах, сложившихся при Нероне, благоразумнее всего ни во что не вмешиваться. Так же вел он себя и так же молчал и в бытность претором; ведь на его долю не выпало отправления правосудия. Проводя игры и исполняя прочие связанные с его должностью суетные обязанности, он соблюдал середину между расчетливостью и расточительностью и чем дальше держался от роскоши, тем большее одобрение находил в народе14. Вслед за тем он был избран Гальбою для выяснения, как обстоят дела с хранившимися в храмах дарами, и, проведя тщательнейшее обследование, добился, что государство не претерпело ущерба от каких-либо иных святотатств, кроме Нероновых15.