Сосатель обиделся, но, с другой стороны, сам виноват — все равно ведь бесплатно давали. Пошел, встретил Сметану, те с Пингвином шли.
— Вот, — Сосатель им сказал, — в Питере книгу купил. Телка не понимает, деревня.
Сметана взял, посмотрел.
— Эзра Паунд? — говорит. — Самое то. Давай за десять. Я Петлюре подарю, а то он Бодлером уже так достал, особенно когда про цветы начинает.
А Сосатель говорит:
— Двадцать.
— Ладно, — говорит Сметана, — пятнадцать.
Тот — ладно.
Так разошлись.
РАЗДВОЕНИЕ ЛИЧНОСТИ
Говорят, на Западе люди дольше живут — это понятно: они дальше, там и солнце поздней заходит. У нас, конечно, не так, хотя Усладин Федор, наоборот, был в летах, и никто не знал, когда . Потому что с него все как с гуся вода, а с другой стороны, как с козла молока, так и пьет весь день. Как-то ночью уже совсем одурел, вышел за забор, думал, к заливу идет, а сам в другую сторону. Идет все вверх и вверх, и страшно ему, а все идет, и все вверх да вверх. И чем дальше, тем выше, и чем выше, тем страшней. Видит, там впереди еще пригорок, а на пригорке забор и берез штук двадцать одна. Подумал, подумал, догадался — кладбище. Вдруг оттуда, из-за берез, тень надвигается: вроде человеческая тень, а самого нет. Тут уже совсем испугался.
— Эй, — говорит, — ты! Как там тебя?
А привидение сказало:
— Федор.
Тогда понял Федор, что это раздвоение личности. Так и пришел домой. Сидит, , на крылечке и с кем-то вторым переговаривается.
— Как тебя? — спрашивает.
А тот отвечает:
— Федор.
— давай, Федор.
Тетка Услада услышала разговор и давай Петлюру звать, а тот — за . Все вместе стали Федора лечить, только тот, тезка, упрямый оказался, никак не уходит. Ну не гнать же, если хозяин пригласил. А утром Федора опохмелили, а того уж нет.
БАБИЙ ВЕК
Лирическое отступление.
Хорошо было Петлюре, что у него волосы длинные: как тетку Усладу встретит, так голову наклонит — и не видно, что красный. Он, Петлюра, девственник был. Не то чтоб монах или что такое, а просто в Нижнем Тагиле девушки ему не давали, считали за дурачка. Он на самом деле дурачком не был, просто все мечты в голове, он и задумывался.
А тетка Услада, она женщина аппетитная: что ни , то четвертого размера. А то и пятого. Она хоть наружу и не выставляла, а все-таки от народа не спрячешь. Народ, он все видит.
Шведцы, с тех пор как Федор своего трупа встретил, не все, конечно, но некоторые, насторожились: Сосатель там и Затрава Понедельник, Ворошиловский Стрелок, хоть он и из другого села был, и Пингвин тоже в козлином ряду не последний — словом, у забора дни считают.
А Федор сидит себе на крылечке — ноль внимания. Только раньше одну наливал, а теперь по две.
— Как звать-то тебя?
— Федор.
— давай, Федор.
ПОСВЯЩЕНИЕ
Раз сидели, выпивали. Сметана был, и Сосатель, и Пингвин, конечно, тут — он любил, чтоб его угощали, — вот Дурак Сметана Петлюре и говорит:
— Ты б оставался здесь, чего тебе там, в Москве, да и в Питере тоже? Там поэтов много, а у нас, кроме тебя, никого. У нас, — сказал, — и грибы, и рыбалка — все, что поэту нужно.
— И в самом деле, — Сосатель Сметану поддержал, — у нас для поэтов самое лучшее место. У нас для поэтов рай, — пальцем на осину показал. — Вот березка, — говорит, — Родина, — сказал и расплакался.
Пингвин сидел и завидовал поэту: он среди шведцев и ростом не вышел, и шансов у него никаких, и вообще… Петлюра же крепко задумался и так до четвертой рюмки думал.
— Оей, — наконец сказал Петлюра. — Пусть будет моя как бы историческая родина. От нас, — говорит, — в Израиль и то приживались, а здесь и климат не такой уж различный. Почему, в целом, не остаться?
Он при этом на тетку Усладу не намекал, потому что понимал, что пока во времянке живет, а Малые Шведки не Питер, мало ли какие слухи пойдут — Пингвин первый мастер.
НЕДВИЖИМОСТЬ
Если в Малых Шведках кто безрукий и был, так это Сосатель — его только на дырки и хватало. А так дом плохой, только что место. Сосатель давно хотел продать, а тут еврей. Этот подумал, подумал, почему еврею не продать?
— Я, — говорит Сосатель, — еврею продам, у него денег много, а сам в город поеду — в городе буду жить. Я, — говорит Телке, — городскую жизнь люблю, там, — говорит, — кафе, рестораны…