Ну, а ночью эти тоже завыли. Но лейтенант у них оказался не дурак, как в себя пришёл – согласился с версией о газе, и в штаб ни гугу.
И вот, сидит наше управление роты полуживое. Курит. Думает, через сколько у людей окончательно нервы сдадут, и когда скрывать всё это станет невозможно. Ну, а там понятно – либо в санчасть, в качестве психически больных, либо в штрафбат, в качестве паникёров, подрывающих боеспособность части. Ну и второе, конечно, вернее.
И тут подходит к ним боец из пополнения. Якут. Как бишь его фамилия… А, не важно. И говорит этот якут:
– У вас тут, видимо, кладбище на нейтралке было.
– Ну, может и было, спасибо, очень ценная информация, – отвечают офицеры.
– Да нет, – говорит якут, – у вас тут мёртвые немцы ходят, потому что было кладбище.
– Солдат, твоему отделению позицию определили? – спрашивает ротный, – Вот и…
– Погоди, – говорит замполит – Пуст расскажет.
И видя странный взгляд капитана, спрашивает у того:
– Ты в мёртвых немцев веришь?
– Я уже не знаю, во что я верю, – отвечает Вадим Палыч.
– Ну, а если не знаешь, то и давай послушаем. Хуже от этого точно уже не станет.
Ну, якут и высказал. Дескать, по его мнению, раньше тут было кладбище. Скорее всего, довольно старое. Потом, до войны ещё, его разровняли в луг. Но, земля-то от этого печать обрядового места нести не перестала. Ну, а как докатилась сюда линия фронта, и стали люди гинуть на этом пятачке, тут неладное и началось…
Наших-то ребят земля примет, тем более, что и тела мы сами ей предаём. А вот с немцами сложнее. Чужие они. Да мало, что чужие – враги. Легли бы где в другом месте, может и ладно, но тут, предкам нашим с ними лежать никакого удовольствия. Не принимают они их. Да и земля не принимает. И тела уж не первую неделю гниют. Да и немцам, в конце концов, самим домой хочется. Кто их знает, как кто сюда попал? Кто-то, может, убеждённый фашист. Офицеры, может, пропитаны насквозь превосходством арийской расы, и верят, что у них нет иного пути, кроме как завоевать власть над миром или умереть. А есть и те, кого поставили под ружьё по призыву, и кто так и не понял, куда его отправили, и за что он погиб. А гибнет-то их на этой полосе всё больше. И чем больше их тут гибнет, тем сильнее их отторгает земля. Вот они и начали ходить неприкаянными. Сами не знают, зачем и почему… У них какой последний приказ был, наступать? Вот они его и выполняют в надежде, что может тогда всё закончится. Шамана им надо. Чтобы проводил. И желательно подальше.
– Ну, ты хватил, – ответил политрук, – Где я тебе шамана-то возьму?
– Оставь Фёдор, – говорит капитан, – Мало нам было мёртвых фрицев, давайте ещё шамана приведём. А потом все дружно ударим в барабаны, или во что-нибудь там ещё, и с плясками пойдём на немцев, вдруг он испугаются. Хватит… Не создавай проблем больше, чем их есть.
– Палыч, я тебя, конечно, понимаю, только не понимаю. Я, политрук, вижу, что перед нами происходит откровенная чертовщина, а ты – предлагаешь оставить всё как есть. И что, ждать пока наши ребята, без всяких барабанов пустятся в пляс, хихикая и рыдая, когда окончательно лишатся рассудка? Хоть шаман, хоть Будда, если это поможет – пусть кого угодно ведут.
– Не обязательно прямо шамана, – снова встрял в разговор якут, – Это у нас – шаман, а подойдёт любой проводник. Тут даже священник будет лучше, потому как кладбище, скорее всего, православное.
– Ещё не легче. Попа в часть приволочь… Тебе, кстати, первому достанется, если вскроют, – это ротный – политруку.
– Кстати, о попах. Тут в деревеньке неподалёку есть один. Мы когда там на ночь останавливались – видели, – а это уже лейтенантик из пополнения оживился.
Политрук как узнал, потребовал на карте показать, и сказал, сейчас за ним пойдёт, может к обеду успеет вернуться. Ну, а если кто доложит – что ж поделать, ответит. Лучше уж он попадёт к особистам, чем больше двух сотен парней лишатся ума.
Капитан только рукой махнул. Делайте, говорит, что хотите. Откинулся на стенку блиндажа. Да тут же и уснул. Да как будто ещё раньше, чем затылок бревна коснулся. Будто, как только понял, что не может больше командовать, и предложить ничего более путного не сумеет, так его и выключили. А политрук, значит, взял карту, да все тихонько из блиндажа и вышли, чтоб не будить. Четвертые сутки человек без сна – всяким же силам предел бывает.