Италия не только не дала такой возможности, но начала войну без официального объявления. Конечно, в настоящее время такой порядок открытия военных действий может считаться не только твердо установившимся на практике, но и единственно нормальным. Он получил уже официальное признание и в «науке международного права»{1}. Но если таким образом можно [18] признать неосновательным столь горячо выдвигаемый пацифистами упрек в грубом нарушении основ международного права, то нарушение Парижского трактата есть факт неоспоримый и несомненный. Решаться на него, не заручившись согласием держав, — значило рисковать политическим поражением раньше военных побед, потерями финансовыми — по подготовке и выполнению экспедиции, которая могла быть пресечена в самом начале; рисковать, наконец, результатами понесенных военных тягостей, ибо ликвидация «набега» должна была бы, во всяком случае, состояться при участии остальных держав Парижского соглашения. Риск должен был казаться особенно большим при свежем еще в памяти примере применения Европой упомянутых пунктов в 1877–1878 гг., когда нам целыми месяцами пришлось выжидать возможности начать войну с Турцией — пока тянулись в Константинополе бесплодные переговоры держав, и когда условия мира пришлось вырабатывать на европейской конференции, на печальной памяти Берлинском конгрессе. У Италии должны были быть твердые данные, что с ней не будет поступлено так, как с Россией.
И что данные эти были, подтверждает поведение держав. Все заявили о строгом нейтралитете. Ни одно правительство не уступило протесту общественного мнения, чего нужно было бы ожидать, если бы правительства так же учитывали события, как и политические круги. Наконец, не раздалось ни одного упрека, ни одного указания на нарушение Парижского трактата. Ноты протеста и просьбы о посредничестве, с которыми обратилась, в первый момент, к державам Турция, остались без отклика.
Войну всегда начинает сильнейший, тот, кому нечего бояться. Но Италия могла считаться сильнейшей только в том случае, если за ней стояло согласие европейских кабинетов, головой выдававшее ей Турцию. И если вглядеться в обстановку пристальнее, такое поведение Европы представляется не только понятным, но и единственно логичным. [19]
Наиболее опасным представляется расширение владений Италии ее непосредственной соседке, союзнице и сопернице — Австрии. Общественное мнение Австрии и, в особенности, военная партия с наследником престола эрцгерцогом Францем-Фердинандом во главе, усматривает в переходе Италии к активной империалистической политике действенную угрозу адриатическим планам Габсбургов. Австрийские националисты утверждают, что верно поняли значение выстрелов под Превезой: они видят под ударом уже не только Албанию, за которую велась в последние годы глухая, но упорная борьба, наводнившая эту страну консульствами, госпиталями, школами и католическими патерами обеих держав, но Тренто и Триест, Истрию и Далмацию. Ирридентисты, доставляющие за последнее время столько хлопот австрийскому правительству, должны поднять голову еще выше. Ибо, как утверждает орган военной партии{2}, удар на Триполи — это только проба сил: удар этот отзовется на европейском материке — на южных владениях Австрии.
К этим пессимистическим ожиданиям примешивается еще, как откровенно обнаруживает «Цайтунг», и значительная доля зависти перед политической удачей «союзницы». Хотя Австрия, строго говоря, накоплением своих земель обязана исключительно дипломатии и брачным благословениям и всего меньше силе своего оружия, однако воинствующая печать ее не находит слов для осуждения австрийской политики, не умевшей, по ее выражению, захватывать «как следует». Так «Цайтунг», вспоминая былое, горько сетует на то, что империя Габсбургов «упустила удобный момент» в Крымскую войну и за неопределенность тогдашней своей политики расплатилась 1859 и 1866 годом; что в Турецкую войну 1877–1878 гг. она опять-таки не сумела действовать энергично и вынуждена была удовольствоваться «подаренным ей Европой за добронравие» (по выражению «Цайтунг») ничтожным клочком земли, чем нанесен был двойной удар ее престижу на Востоке: [20] фактом ничтожности «подарка» и фактом его незаслуженности, в чем мусульманский мир, с его пониманием «права» и «мощи», не мог не увидеть двойное проявление бессилия; наконец, саму аннексию Боснии и Герцеговины «правительство совершило по-купечески», заплатив там, где, по существу, можно было не платить ни геллера. Военный официоз настойчиво требует изменения этой гибельной для «наследственных земель» политики и активной поддержки Турции, хотя бы ценой разрыва с Германией. Турция, как доказывается в другой статье того же органа, гораздо более ценный для Австрии союзник. Что, на самом деле, может сделать Италия в случае войны Тройственного союза против Тройственного соглашения? Против России — она бессильна, так как употребить ее войска в этом направлении не представляется возможным. На главный театр, на Рейн, ее вооруженные силы пришлось бы перебрасывать по железным дорогам Австрии и Германии, т. к. на нарушение нейтралитета Швейцарии решиться неблагоразумно: следовательно, об этом говорить серьезно не приходится. На Средиземном море, против эскадр Англии и Франции, она не может действовать решительно: в лучшем случае она свяжет их; если же к эскадрам союзников присоединится русская Черноморская эскадра, то, по мнению указанного журнала, итальянцам останется только укрыться у берегов. Таким образом, единственное направление, в котором могут быть двинуты итальянские полки — это юго-восточная сухопутная граница Франции, направление в стратегическом отношении совершенно не важное; притом силы, которыми может располагать для этого королевство, по вычислениям австрийцев, сводятся к 12–18 пехотным и 2 кавалерийским дивизиям. Принимая во внимание условия местности, можно сказать с уверенностью, что сдержать их сможет ничтожная часть французской армии, притом составленная из полков, которые все равно не успели бы попасть на Рейн к решению (африканские контингенты и т. п.). Как видно [21] из вышеизложенного, участие Италии в войне, таким образом, ничем заметным не скажется.