Если военные приготовления и могли в свое время возбуждать подозрение в искренности заявлений венского кабинета и в справедливости нашего предположения о том, что набег совершен с его ведома, то теперь, после увольнения начальника Генерального штаба Конрада Гетцендорфа, правой руки эрцгерцога и души партии Бельведерского дворца, увольнения, знаменующего решительное поражение военной партии, — такие сомнения вряд ли уместны. По свойственной австрийцам осторожности, кабинет смотрел сквозь пальцы на усиление войск на южной границе: нельзя было ручаться, что они не понадобятся, в случае, если Италия ходом дел в Триполи вынуждена будет искать решение на Европейском театре. Но ударом, нанесенным открыто партии эрцгерцога, кабинет отметил истинный характер [23] и смысл этих вооружений и, в то же время, определил им границы.
Значительно менее выгодно складывается обстановка для Германии: какое бы направление ни приняли события в Африке, она одинаково оказывается в проигрыше. Поставленный между союзницей — Италией и «другом и братом» — турецким султаном, император Вильгельм, по удачному выражению одной из немецких газет, неминуемо «должен потерять в своей шахматной игре или белого, или черного слона». И нам кажется, что воздержание Германии от каких бы то ни было шагов, хотя бы в области посредничества, может быть объяснено только связанностью ее — общим отношением держав к войне. При каком-либо выступлении Германия рисковала оказаться изолированной, а после ее недавних дипломатических неудач это «одиночество» отнюдь не могло бы быть названо, как некогда одиночество Англии, «блестящим».
Связанность Германии видна не только из бешеных нападок германской прессы на Великобританию, в которой хотят видеть главную виновницу происшедшего, но и в том, что соблюдение нейтралитета в данном столкновении есть наиболее невыгодное из всех возможных для нее, в теории, решений. Занятие Италией Триполи закрывает ей — и навсегда — Средиземное море. Вопрос о создании, путем усиления Италии, противовеса Франции и Англии на юге — вопрос спорный, ненадежный, обоюдоострый. Между тем отношения с Турцией, от невмешательства Германии в данный конфликт, не могут не пострадать. Действительно, влияние ее, с 1910 года казавшееся окончательно упроченным, испытывает уже теперь заметные колебания. Голоса против Германии раздаются в Турции все смелее и громче. «Дружба с Германией, — пишет в «France Militaire» младотурок Мешад-Эффенди, — за 15 лет принесла только те плоды, что виновники армянской резни, унесшей 500 000 жизней, остались безнаказанными. Турция для Германии — [24] только предмет эксплуатации, только орудие... Император приходит к султану Турции и говорит: «Я — брат», как приходил с теми же словами к султану Марокко. Он продал мароккского «брата» за чечевичную похлебку. То же будет и с Турцией».
Своекорыстность прусской политики начинает, повидимому, сознаваться все ярче и в остальной Европе. Печать отмечает, что даже вооружения Турции, которыми руководили за последнее время немцы — нужны, в первую голову, «не для турецкой, но для прусской войны». Особенно рельефно сказалось это на проекте постройки тех стратегических дорог, которые намечены в первую очередь в Малой Азии (Самсун — Сивас, Сивас — Эрзерум, Сарыкли — Диарбекир), на новой дислокации войск и энергичном продвижении войск в Урмийский и Хойский округа пограничного с Россией Азербайджана — меры, явно направленные против России. Выгода этих предприятий, грозящих осложнениями с Россией, — для Турции, особенно в нынешний период ее истории — период внутреннего переустройства, требующего спокойствия на рубежах, представляется весьма сомнительной; но выгода их для Пруссии — несомненна.
Конечно, пока, до поры до времени, триполитанский поход не может внешне ничем отразиться на «добрых отношениях» Турции к Германии, ибо Порта, в теперешних обстоятельствах, не может выражать кому-либо своего неудовольствия; тем более, что, а конце концов, ей все-таки не на кого опереться, кроме той же Пруссии. Надо учесть и то, что события только что развертываются и какова будет в дальнейшем роль Германии — все еще с определенностью сказать нельзя. Может быть, надежды турок и оправдаются. Но если война кончится, как началась, при молчании Германии, — ее положение на Балканском полуострове, несомненно, в корне пошатнется.