– Гм, да, хорошо, приступим же к делу, – сказал он, удерживая, однако же, за собой право возвратиться к подбитому глазу секретаря немедленно после окончания обыкновенных занятий совета.
Но когда обычные занятия кончились, секретарь удалился из зала собрания, не дав председателю ни минуты времени собраться с мыслями и начать разговор о подбитом глазе.
Возвратясь в свой кабинет, Кросби застал там Мортимера Гейзби.
– Любезный мой друг, – сказал Гейзби, – да ведь это прескверная вещь.
– Чрезвычайно скверная, – отвечал Кросби. – Такая скверная, что я ни с кем не хочу говорить о ней.
– Леди Эмилия страшно беспокоится.
Гейзби жену свою всегда называл леди Эмилией, даже в то время, когда говорил о ней с ее братьями и сестрами. Ни под каким видом он не позволял себе называть дочь графа просто по имени, хоть это была его законная жена.
– Она думает, что вы больны.
– Нет, не болен, но, как видите, обезображен.
– Но зато вы его порядочно побили?
– И не думал, – с досадой сказал Кросби. – Я пальцем его не тронул. Пожалуйста, не верьте всему, что читаете в газетах.
– Разумеется. Да, например, можно ли поверить, что говорится в них насчет его видов на леди Александрину? Это чистейшая ложь.
– Не верьте ничему, кроме разве того, что мне подбили глаз.
– Ну, это очевидно. Леди Эмилия полагает, что вам будет гораздо спокойнее, если вы сегодня приедете к нам. Конечно, вам не следовало бы выезжать, но леди Эмилия так снисходительна, что с ней вам нечего стесняться.
– Благодарю покорно, я приеду в воскресенье.
– Но вы знаете, что леди Александрина с беспокойством будет ждать письма от своей сестры, притом же леди Эмилия убедительно просит вас приехать.
– Благодарю-благодарю, приеду, только не сегодня.
– Почему же?
– Просто потому, что дома мне будет лучше!
– Уж может ли быть лучше дома? У нас найдется все, что нужно. А вы знаете, леди Эмилия не взыскательна.
Сырое мясо, компрессы из холодной воды и какая-нибудь примочка – вот все, что невзыскательная леди Эмилия могла ему предоставить.
– Нет, сегодня я не хочу ее беспокоить, – сказал Кросби.
– Клянусь честью, вы дурно поступаете. До замка Курси и, следовательно, до слуха графини дойдут всякого рода истории, и вы не знаете, какой вред может произойти от этого. Леди Эмилия полагает, что лучше всего написать туда и объяснить, но она не может этого сделать, пока не услышит что-нибудь от вас.
– Послушайте, Гейзби, мне решительно все равно, какие бы истории ни дошли до замка Курси.
– Но если что-нибудь услышит граф и оскорбится?
– И пусть как знает, так и отделывается от этого оскорбления.
– Любезный друг, ведь говорить подобные вещи – чистейшее сумасбродство.
– Да что же, по вашему мнению, может сделать мне граф? Неужели вы думаете, что я вечно должен бояться графа Де Курси потому только, что женюсь на его дочери? Сегодня я сам напишу леди Александрине, вы можете сказать это ее сестре. Если глаз мой пройдет, то в воскресенье я буду к обеду.
– Значит, вы не будете и в церкви?
– Неужели вы еще хотите, чтобы я с таким лицом явился в церковь?
Мистер Мортимер утих и, возвратясь домой, объявил жене, что Кросби совсем выходит из повиновения.
– Дело в том, душа моя, он стыдится самого себя и потому берет на себя подобную смелость.
– Глупо было с его стороны встречаться с этим молодым человеком, весьма глупо, в воскресенье я ему выскажу это. Если он намерен важничать передо мной, то я ему дам понять, что он очень ошибается. Он должен помнить, что его поведение должно иметь весьма важное значение для всей нашей фамилии.
– Разумеется, – сказал мистер Гейзби.
С наступлением воскресенья наступил и период багровых полос с желтыми оттенками: следы меткого удара еще вовсе не исчезли. Сослуживцы Кросби уже привыкли к необычному состоянию его физиономии, но сам Кросби, несмотря на свою решимость отправиться в клуб, нигде еще не показывался. В церковь, конечно, он не пошел, но в пять часов явился в дом мистера Гейзби. По воскресеньям Гейзби и леди Эмилия обедали в пять часов, держась мнения, что, поступая таким образом, соблюдали праздник[8] гораздо лучше, нежели обедая в семь часов. Если соблюдение состоит в том, чтобы раньше лечь спать, то, конечно, они были правы. Для поварихи этот немного ранний обед имел свои удобства в том отношении, что оправдывал ее отсутствие в церкви во время вечерней службы, а приготовление обеда для слуг и для детей извиняло ее отсутствие в церкви во время обедни. Такое вялое стремление к благочестию, когда все делается лишь наполовину или, как в этом случае, лишь на четверть, потому что путь к благочестию полон огорчений, весьма обыкновенно у людей, подобных леди Эмилии. Если бы она обедала в час и кушала холодные мясные блюда, другой точно так же думал бы, что она достойна некоторой похвалы.