— Будешь обедать в гостинице, Фред? — спросил он.
— Мне бы очень хотелось, чтобы вы остались и разделили со мной трапезу, — сказал датчанин, — но меня ждут к ужину у Фриса.
— Ну, мы пойдем прогуляемся.
На улице уже совсем стемнело. Несколько шагов доктор и Фред прошли в молчании.
— Я не хочу есть, — вдруг сказал юноша. — Не могу видеть сейчас Николса. Пойду поброжу.
И, прежде чем доктор Сондерс ему ответил, он резко повернулся и быстро зашагал в противоположную сторону. Доктор пожал плечами и неторопливо продолжал свой путь.
Глава восемнадцатая
Сидя на веранде гостиницы, доктор пил перед обедом аперитив, когда туда небрежной походкой вошел капитан Николс. Он помылся и побрился, надел полотняный костюм цвета хаки, залихватски сдвинул набок шлем и выглядел весьма щеголевато. Он напоминал благородного пирата.
— Мне сегодня получше, — заметил он, садясь, — и здорово живот подвело, сказать по правде. Не думаю, чтобы крылышко цыпленка могло мне сильно повредить. Где Фред?
— Не знаю. Ушел куда–то.
— Ищет девчонку? В этом нет греха. Хотя что он думает найти в таком месте, не знаю. Рискованное дело.
Доктор заказал для него бокал аперитива.
— Ничего так не любил в молодости, как приволокнуться за девочками. И обхождение с ними знал. Надо же было мне жениться! Эх, кабы можно было вернуть прошлое… Я вам не рассказывал о своей благоверной, док?
— Достаточно.
— Это невозможно. Я бы не пересказал вам всего, не закрывай я рта до будущего года. Коли есть на свете дьявол в образе человека, так это моя благоверная. Ну скажите, справедливо так обращаться с человеком? Она. только она виновата в том, что у меня несварение желудка, это так же верно, как то, что мы сидим тут c вами. Кому понравится, когда его топчут в грязь! Я удивляюсь, как я до сих пор се не прирезал. Да я бы и прирезал ее, только знаю, скажи она мне, коли я возьмусь за нее: «Положите–ка нож, капитан», — и я положу. Как, по- вашему, это натурально? А потом она за меня примется. Попробуй я сделать хоть шаг к двери, она скажет: «Вы никуда не пойдете, капитан, вы останетесь здесь, пока я не скажу всего, что намерена сказать, а когда я с вами покончу, я вас отпущу».
Они пообедали вместе, и доктор сочувственно выслушал повесть капитана о его семейных злоключениях. Затем они снова вышли на веранду и сидели, покуривая голландские сигары и попивая кофе со шнапсом. Алкоголь размягчил душу Николса, и он пустился в воспоминания. Он рассказал доктору о ранних днях своей жизни на островах и побережье Новой Гвинеи. Речь его, сильно сдобренная сарказмом, звучала колоритно, слушать его было забавно, поскольку он не знал ложного стыда и не стремился предстать перед слушателем в выгодном свете. Ему и в голову не приходило, что кто–нибудь может удержаться и не облапошить другого, если к тому представится случай, и испытывал такое же удовлетворение, удачно подложив кому–нибудь свинью, какое мог бы испытывать шахматист, выигрывая у своего противника благодаря смелому и оригинальному ходу. Да, плут и негодяй, но в храбрости ему не откажешь, подумал доктор Сондерс. То, с каким присутствием духа капитан встретил и выдержал шторм, придавало его рассказам в глазах доктора особую остроту. Его твердость перед лицом опасности, его находчивость и хладнокровие не могли не произвести должного впечатления.
В одну из пауз доктор сумел, словно невзначай, задать капитану вопрос, который давно уже вертелся у него на языке.
— Вы, случайно, не знали парня по имени Патрик Хадсон?
— Патрик Хадсон?
— Он был в свое время судьей в Новой Гвинее. Давным- давно умер.
— Смешное совпадение. Нет, его я не знал. В Сиднее тоже был Патрик Хадсон. Он плохо кончил.
— Да?
— Незадолго до того, как мы отплыли оттуда. В газетах только об этом и кричали.
— Может быть, родственник того Хадсона, о котором я говорю.
— Он был из тех, кого зовут «неотшлифованный алмаз». Работал на железной дороге и помаленьку–полегоньку поднялся до самых верхов. Занялся политикой и всяким таким. Был членом парламента. Лейборист, понятное дело.