— Я знавал людей, которые ужас как маялись от него. Один мой приятель в Брисбене — лучший лоцман в тех местах — стал форменным калекой. Пришлось на костылях ходить.
— Не одно, так другое, у каждого свое, — сказал Фрис.
— Хуже диспепсии ничего нет, поверьте мне на слово. Я был бы сейчас богатым человеком, кабы не она.
— Деньги еще не все, — сказал Фрис.
— Я не говорю, что они — все, я говорю: я был бы богатым человеком, кабы не диспепсия.
— Деньги никогда не имели для меня большого значения. Крыша над головой и еда три раза в день — большего мне и не надо. Главное — иметь досуг.
Доктор Сондерс молча слушал их разговор. Он никак не мог определить, что представляет собой Фрис. Говорил он как образованный человек. Толстый, неопрятный, давно не бритый, в поношенной одежде, он все же производил впечатление человека если и не родовитого, то, во всяком случае, привыкшего к обществу приличных людей. Он, безусловно, не входил в ту категорию, к которой относились старый Свон и капитан Николс. У него были непринужденные манеры. Приветствовал он их с учтивостью, держался естественно, без суетливой вежливости, какую дурно воспитанные люди считают должным выказывать незнакомым, как человек, который привык к светскому обхождению. Именно таких, как он, подумал доктор Сондерс, в Англии его юности называли джентльменами. Интересно, что привело Фриса на этот далекий остров? Доктор встал со стула и принялся бродить по комнате. Над высоким книжным шкафом висели фотографии в рамках. Он с удивлением увидел среди них снимок гребной восьмерки кембриджского колледжа, в числе гребцов которой был — хотя узнал он об этом только из надписи внизу: «Г. Н. Фрис» — и их хозяин. На других были группы юношей из Перака в Малайской федерации и Кучинга в Сараваке; в центре сидел Фрис, куда более молодой, чем теперь. Похоже, что, окончив Кембридж, он приехал на Восток в качестве школьного учителя. Шкаф был забит книгами, покрытыми пятнами плесени и изъеденными термитами; вынимая их одну за другой, доктор стал просматривать их из праздного любопытства. Там были тома в кожаных переплетах, полученные Фрисом в награду за прилежание и блестящие способности водной из не особенно популярных закрытых школ, где он учился до университета. Были там и учебники, по которым он занимался в Кембридже, много романов и несколько томиков стихов; судя по их виду, их читали и перечитывали, но не сейчас, а много лет назад. Страницы в них были захватаны пальцами, многие строфы и строки отмечены крестиками на полях или подчеркнуты, но от них исходил затхлый запах, словно их не раскрывали уже много лет. Но что больше всего удивило доктора, так это две полки книг, посвященных индуистской религии и философии. Там были переводы «Ригведы»[36] и некоторых Упанишад[37] и изданные в Бомбее и Калькутте книги в мягких обложках со странными для его глаз именами авторов и названиями, говорящими о каких–то мистических учениях. Довольно необычная коллекция в доме плантатора на Дальнем Востоке, и, стараясь сделать какой–нибудь вывод из тех косвенных сведений, которые они давали, доктор Сондерс снова спросил себя, что все- таки представляет собой Фрис. Он переворачивал страницы книги под названием «Основные принципы индийской философии» некоего Шринивазы Иенгера, когда, тяжело хромая, к нему подошел Фрис.
— Рассматриваете мою библиотеку?
— Да.
Фрис взглянул на объемистый том, который доктор держал в руках.
— Интересная книга. Эти индийцы поразительны: все они прирожденные философы. Рядом с ними наши философы кажутся дешевыми и банальными. Их тонкость непостижима. Плотин[38] — один, кого можно с ними сравнить.
— Фрис поставил книгу обратно на полку. — Разумеется, брахманизм — единственная религия, которую без опасений может исповедовать разумный человек.
Доктор искоса взглянул на него. Его круглое красное лицо с длинным желтым зубом, болтающимся посредине челюсти, его лысеющая голова удивительно не вязались с обликом человека духовных склонностей. Доктор никак не ожидал от него таких речей.
— Когда я думаю о вселенной, о бесчисленных мирах и огромных расстояниях в межзвездном пространстве, я не верю, что все это — работа Создателя, а если даже и так, я не могу не задаваться вопросом, кто или что создал самого Создателя. Веданта[39] учит, что в начале начал было Абсолютное бытие, ибо как бытие может возникнуть из небытия? Имя ему Атман — верховный дух, который создал майю — иллюзию феноменального, воспринимаемого чувствами мира. А когда вы спрашиваете мудрецов Востока, почему верховный дух эманировал эту фантасмагорию, они отвечают вам: для забавы. Ибо, будучи абсолютным и совершенным, Атман не может руководствоваться какой–либо целью или побуждением. Цель и побуждение подразумевают желание, этот, кто абсолютен и совершенен, не нуждается ни в изменении, ни в улучшении. Следовательно, деятельность вечного духа бесцельна; как забавы принцев, как игры детей, она радостна и стихийна. Он резвится во вселенной, он резвится в душах людей.
36
1 «Ригведа» («Книга гимнов») — первый литературный памятник индийской литературы, собрание религиозных гимнов.