Он громко застонал и свалился на пол. Я перевернулся и вскочил на ноги.
Я дрожал как лист.
…Фред откинулся в кресле и закрыл глаза; доктор Сондерс подумал, что он сейчас потеряет сознание. Юноша побелел как полотно, на лбу выступили крупные капли пота. Он тяжело перевел дух.
— Меня словно оглушило. Я видел, что Флорри стала на колени, и. хотите — верьте, хотите — нет, заметил, что она старается не испачкаться кровью. Она пощупала ему пульс и закрыла глаза. Встала.
— Я думаю, все в порядке, — сказала она. — Он мертв. — Она как–то странно взглянула на меня. — Не очень–то было бы приятно, если бы пришлось его добивать.
Меня охватил ужас. Видно, я все еще был сам не свой, иначе я не ляпнул бы такую глупость:
— Я думал, он в Ньюкасле.
— Он не поехал туда, — сказала она. — Он получил телефонограмму.
— Какую телефонограмму? — спросил я. Я не понимал, о чем она говорит. — Кто ее послал?
— Я.
— Зачем? — спросил я. И тут меня вдруг осенило. — Ты хочешь сказать, ты все это заранее подстроила?
— Не будь дурачком, — сказала она. — Тебе теперь одно надо: не терять головы. Иди домой и спокойно ужинай вместе со всеми. А я пойду в кино, как и собиралась.
— Ты — сумасшедшая.
— Вовсе нет, — сказала она. — Я знаю, что делаю. Все будет в порядке, если станешь меня слушаться. Веди себя так, словно ничего не произошло, и предоставь все мне. Не забудь: если это выплывет наружу, тебя повесят.
Я так и подскочил, когда она это произнесла, потому что говорила она со смехом. Господи, этой женщине все как с гуся вода.
— Тебе нечего бояться, — продолжала она. — Я не дам и волоску упасть с твоей головы. Ты — моя собственность, а я умею присмотреть за тем, что мне принадлежит. Я тебя люблю. Я тебя хочу. И когда все пройдет и быльем порастет, мы с тобой поженимся. Глупенький, ты думал, я когда–нибудь от тебя откажусь?!
Клянусь, я почувствовал, как кровь леденеет у меня в жилах. Я был вдовушке и не видел никакого выхода. Я глядел на нее во все глаза. Язык прилип у меня к гортани. Никогда не забуду выражения ее лица. Внезапно она взглянула на мою рубашку; на мне не было ничего, кроме нее и кальсон.
— Ой, посмотри, — сказала она.
Я посмотрел на себя и увидел, что с одной стороны вся рубашка промокла от крови. Только я хотел притронуться к ней, сам не знаю — зачем, как она схватила меня за руку.
— Не трогай, — сказала она. — Погоди минуту.
Она взяла газету и принялась тереть пятна.
— Опусти голову, — сказала она.
Я наклонил голову, и она стянула с меня рубашку.
— Больше нигде нет крови? — спросила она. — Чертовски повезло, что ты был без брюк.
На кальсонах крови не было. Я быстро оделся. Она взяла рубашку.
— Я ее сожгу. И газету, — сказала она. — На кухне разведен огонь. У меня сегодня стирка.
Я посмотрел на Хадсона. Он был мертв, сомневаться не приходилось. Мне чуть худо не стало, когда я на него взглянул. На ковре была большая лужа крови.
— Ты готов'1 — спросила она.
— Да, — сказал я.
Она вышла со мной в коридор и, прежде чем открыть дверь, обвила мне шею руками и поцеловала так, словно готова была проглотить.
— Любимый, — сказала она. — Мой любимый!