— Милый мой мальчик, ты ведь не ждешь от меня ответа? С тех самых пор, как в первобытные времена в мозгу человека зажегся крохотный огонек разума, он задавал себе эти вопросы.
— А вы во что верите?
— Ты действительно хочешь это знать? Ни во что, кроме самого себя и моего личного опыта. Мир состоит из меня, моих мыслей, моих чувств; все остальное — мираж, чистое воображение. Жизнь — сон, где я сам создаю образы, которые проходят передо мной. Все познаваемое, каждый объект моего опыта — лишь представление моего ума и без меня не существует. Нет ни возможности, ни необходимости доказывать существование чего бы то ни было вне меня. Сон и реальность едины. Жизнь — это связный и последовательный сон, и когда он перестанет мне сниться, весь мир с его красотой и болью, с его печалями, сего невообразимым разнообразием перестанет существовать.
— Но это совершенно немыслимо! — вскричал Фред.
— Я не вижу никаких причин сомневаться в этом, — улыбнулся доктор.
— Ну, а я не желаю, чтобы из меня делали дурака. Если жизнь не осуществит те надежды, которые я на нее возлагаю, зачем она мне? Это скучная и глупая пьеса, и сидеть на ней до конца — только время терять.
Глаза доктора заблестели, улыбка покрыла морщинами безобразное лицо.
— Мой дорогой мальчик, ты несешь чепуху. Молодость! Молодость! Ты еще чужестранец на этом свете. Скоро, как человек, попавший на необитаемый остров, ты научишься обходиться без того, чего нет, и использовать наилучшим образом то, что есть. Немного здравого смысла, немного терпимости, немного чувства юмора, и можно очень уютно устроиться на этой планете.
— Да, отказавшись от всего, ради чего стоит жить. Как вы. Я хочу, чтобы жизнь была честной. Хочу, чтобы жизнь была доблестной и прекрасной. Хочу, чтобы люди были порядочными и все, что совершается, приходило к хорошему концу. Разве я прошу слишком много?
— Не знаю. Больше, чем жизнь может тебе дать.
— И вас это не волнует?
— Не очень.
— Вас устраивает валяться в грязной канаве?
— Я развлекаюсь, наблюдая номера, которые выкидывают другие существа, в ней обитающие.
— Вы ни во что не верите. Вы никого не уважаете. Вы ждете от людей одной подлости. Вы — калека, прикованный к инвалидному креслу, и вам кажется вздором, что другие хотят ходить и бегать.
— Боюсь, ты не очень меня одобряешь, — кротко предположил доктор Сондерс.
— Вы потеряли сердце, надежду, веру и страх перед Богом. Что, ради всего святого, у вас осталось?
— Смирение.
Юноша вскочил на ноги.
— Смирение? Это прибежите побежденных. Можете довольствоваться им. Я его не хочу. Я не согласен смиренно принимать зло, уродство и несправедливость. Я не согласен стоять в стороне, когда добро карается, а зло торжествует. Если в этой жизни добродетель попирают, над честностью смеются, красоту забрасывают грязью, к черту такую жизнь!
— Мой мальчик, нужно принимать жизнь такой, какая она есть.
— Я по горло сыт такой жизнью. Она внушает мне ужас. Она устраивает меня на моих условиях, или мне ее совсем не надо.
Бравада. Мальчик взволнован и расстроен. Чему тут удивляться? Доктор Сондерс не сомневался, что через день–два он придет в себя и станет рассуждать более здраво. Надо его немного утихомирить.
— Ты читал когда–нибудь, что единственный дар богов, который человек не делит со зверьми, это смех? — спросил он.
— Ну и что с того? — хмуро бросил Фред.
— Я достиг смирения при помощи чувства юмора. Оно никогда мне не изменяло.
— Ну, так смейтесь. Хоть лопните со смеху.
— И буду, пока я в силах, — отвечал доктор, глядя на него со снисходительной улыбкой. — Боги могут уничтожить меня, но не покорить.
Бравада? Возможно.
Разговор тянулся бы до бесконечности, если бы в этот момент не раздался стук в дверь.
— Кого еще несет? — раздраженно воскликнул Фред.
Вошел бой, немного говоривший по–английски, и сказал, что кто–то хочет видеть Фреда, но они не поняли кто. Фред, пожав плечами, уже пошел было из комнаты, но тут его осенила догадка, и он остановился.
— Это мужчина или женщина?
Ему пришлось несколько раз по–разному повторить вопрос, пока бой догадался, о чем его спрашивают. Тогда с улыбкой восхищения собственной сообразительностью он ответил, что Фреда ждет женщина.
— Луиза. — Фред решительно покачал головой. — Скажи: туан болен, не мочь выходить.
Это бой понял и удалился.
— Ты бы лучше повидался с ней, — сказал доктор.
— Ни за что. Эрик стоил десятка таких, как она. Он мне был дороже всего на свете. И думать о ней не могу. Я хочу одного — уехать отсюда. Хочу забыть. Как можно было втоптать в грязь это благородное сердце?!