Он покинул блиндаж последним. Пошёл по склону к овражку, а навстречу ему уже тянули связь бойцы другой батареи.
4
Когда Опенька, помахивая ведром, возвращался на батарею, лейтенант Рубкин с озабоченным видом ходил из угла в угол своего тесного блиндажа и уговаривал девушку в армейской гимнастёрке — санитарку какой-то пехотной роты — вернуться в свою часть. Девушка ничего не отвечала, но и не уходила. Она стояла посреди землянки, невысокая, худенькая; новая каска, обтянутая маскировочной сеткой, по самые брови закрывала её лоб. К солдатским погонам спадали светлые пряди волос, а на груди, прямо на гимнастёрке, поверх воротничка, висела цепочка светлых бус. Откровенно говоря, Рубкину не хотелось прогонять санитарку, он бы с удовольствием оставил её на батарее, но капитан Ануприенко приказал отправить её в свою часть, и ослушаться капитана нельзя.
Лейтенант Рубкин разговаривал с санитаркой осторожно, боялся, что девушка снова расплачется — на лице её были заметны следы слез, и глаза казались красными и заплаканными; он думал, что война вовсе не для женщин, тем более не для таких нежных, как эта санитарка; она казалась ему совсем девочкой, школьницей: «Зачем только их берут в армию да ещё посылают на фронт?»
Рубкин сел на ящик из-под снарядов, вытянув вдоль стола костистую руку. Длинным зеленоватым, как мутное стекло, ногтем на мизинце постучал по жидкой плашке, пристально всматриваясь в лицо санитарки. «А в общем-то недурна…»
— Нет, не могу вас оставить на батарее. Вы причислены к роте, к совсем другому подразделению, и вас там будут искать. Посчитают за дезертира, сообщат об этом родным, а вас… — Рубкин немного помедлил, — вас будет судить трибунал!
Он явно преувеличивал, но, может быть, это подействует на санитарку и заставит её вернуться в роту. Однако девушка даже не взглянула на лейтенанта, а продолжала все также тупо смотреть себе под ноги. Тогда Рубкин решил действовать по-иному. Он подошёл к девушке и, взяв её за руку, сказал:
— Идёмте, я позову бойцов, они вас проводят.
Девушка неохотно пошла вслед за Рубкиным из блиндажа. Лейтенант окликнул проходившего мимо Опеньку:
— Проводи санитарку в роту.
— Есть проводить. А в какую роту?
— Она скажет.
Опенька поставил ведро на землю.
— Пошли.
Тропинка вилась вдоль опушки и сбегала в овражек. Темнело, становилось сыро и холодно. Девушка ёжилась — она была в одной гимнастёрке. Опенька шёл сзади. Его так и подмывало пошутить с девушкой, но он видел, что ей теперь не до веселья. Она втягивала голову в плечи, шла понуро, заворачивая руки от холода в подол гимнастёрки.
— Может, холодно, так возьми мою шинель, — Опенька снял с себя шинель и накинул её на плечи девушки.
Спустились в овражек. Девушка неожиданно села на пень и сказала:
— Дальше не пойду.
— Почему так?
— Не хочу.
Опенька оторопел: как это так «не хочу». Для него, солдата, это было совершенно непонятно. Он растерянно смотрел на санитарку и не мог ничего сказать. Будь перед ним мужчина, слова нашлись бы сами, но как тут быть? Он вспомнил, как ещё совсем недавно провожал, девушек с вечеринок — то были свои, из рыбацкого посёлка, понятные, а эта — в каске?.. Он ещё тогда заметил, что вечером девушки не любят сидеть на скамейке против своего крыльца. Подведёшь к дому, а она — раз на соседскую завалинку, и тебя тянет. Тут уж не теряйся. А возле своего дома — ни-ни, даже руку пожать не даст. И Нюрка его такой была, да и все, кого он только знал. Видно, у девушек закон такой, что ли. И эта не хочет в роту идти, пока не насидится на пне. Опенька посмотрел вокруг, подыскивая место, чтобы сесть рядом, но вокруг была только сырая земля да гнилые листья. Он попробовал примоститься на корточки — ноги с непривычки заныли, он встал и, уже начиная злиться, сказал:
— Долго ещё мы будем здесь сидеть? Где твоя рота?
— Не знаю.
Опять Опенька был поражён и удивлён ответом:
— Так куда же мы идём?
— Не знаю!
— А мать родную ты знаешь? Это тебе не за гармошкой ходить, а война! Давай шинель, мне некогда с тобой чикаться, хошь — иди, а не хошь — сиди, твоё дело. А нам надо немцев бить.
Девушка покорно сняла шинель и передала Опеньке. Тот взял её и быстро зашагал по тропинке вверх, но не сделал и десяти шагов, как остановился. Постоял немного, не оглядываясь, подумал и вернулся обратно.
— Может, обижают тебя в роте, а? — он склонился над девушкой.
— Да, — санитарка утвердительно кивнула головой.
— Кто? Это тот пьяный старший лейтенант, что приходил тебя искать? А ты не больно-то его… батальонному командиру скажи пару слов, он его мигом остепенит.
— Нет, нет, нет, — испуганно возразила она, словно командир батальона уже стоял здесь и все слышал. — Не надо! Я лучше совсем никуда не пойду. Буду сидеть здесь — и все.
На ночь бросить девушку одну в овражке Опенька не решился, потому что хоть на ней и солдатская гимнастёрка, а все же она женщина, и к тому же оружия при ней никакого нет. Что она будет делать? Опенька снова накинул ей на плечи свою шинель и предложил:
— Ладно, пойдём на батарею, побудешь до утра, а там видно будет.
Когда они вернулись на огневую, бойцы уже выкатывали орудия и передки из окопов и цепляли их за машины; в ночном полумраке слышались голоса команд, сновали тени, вспыхивали и гасли папиросные огоньки; батарея готовилась к походу, и машины с орудиями уже выстраивались в цепочку вдоль заросшей просёлочной дороги.
Рубкин стоял возле второй машины и разговаривал с командиром батареи. Опенька несмело подошёл к ним.
— Ты что так долго ходил? — спросил лейтенант и, заметив позади него санитарку, строго добавил: — А это что? Почему не отвёл?
— Их рота ушла, товарищ лейтенант! — солгал Опенька. — Разве ж её одну в лесу бросишь?
— Как ушла?
— А ушла и все.
— Санитарка все ещё здесь? — Ануприенко подошёл к девушке. — Вы почему в свою часть не идёте?
Девушка ничего не ответила.
— Из какой части? Где ваша рота?
К машине подошли бойцы и с любопытством стали прислушиваться к разговору.
— Где ваша рота? — капитан на секунду осветил лицо девушки ручным фонариком. Оно показалось знакомым. Ануприенко снова направил на неё луч фонарика и теперь, приглядевшись как следует, вдруг узнал девушку: это была Майя, его знакомая, которую он уже около трех с лишним лет не видел.