Мама ушла готовить обед, а папа тем временем достал из старого потрепанного портфеля кучу бумаг. Аккуратно разложив их передо мной, он откинулся в кресле и проговорил:
— Джонни. Кажется, пришло время тебе задуматься о смерти.
Я ответил, что у меня всего пара дней выходных, поэтому лучше задумаюсь о жизни. Тут папа щелкнул пальцами и достал другую кучу желтых бланков. Положив их передо мной, он ткнул в них грязным ногтем.
—Жизнь! — воскликнул он и торжествующе откинулся в кресле. Потом наклонился, взял ручку и спросил, сколько денег на моем счету в жилищно-строительном кооперативе.
— Триста пятьдесят рандов или около того, — ответил я. Папа помрачнел, и ручка его неуверенно зависла над
бледно-зеленым бланком. Затем он покачал головой, будто только что узнал о моем предательстве, и ответил, что я практически банкрот. Поэтому о жизни и смерти мы будем задумываться позже, когда я закончу школу. Запихав все свои бумаги и бланки обратно в портфель, он следующие десять минут разглядывал ключи от машины, а потом уехал, не сказав куда.
Спросил маму, зачем папе торговать страховками, если он по-прежнему зарабатывает на самогонном бизнесе. Она ответила, что теперь папа получает лишь малую толику того, что доставалось ему, когда Инносенс варила и продавала самогон у нас дома.
Папа вернулся примерно через час. От него пахло спиртным. Сказал, что проводил инвентаризацию и уже продал страховые полисы Вомбату и Фрэнку, так что бизнес идет в гору. Он извинился за то, что сердился, налил себе виски и показал мне какую-то таблицу. Судя по ней, всего через пять лет он станет миллионером. Потом пришла мама и принесла яичные сэндвичи (половина яиц были в кусочках скорлупы). Я сказал, что у меня нет аппетита, и поднялся в свою комнату.
Подождал, пока предки лягут спать после обеда, а потом выскользнул из дома и взял велосипед в гараже. Тихо вырулил на дорожку, надеясь уйти незамеченным... Увы, из-за дома выскочило черное нечто и принялось лаять и огрызаться на мои колеса. Я попытался успокоить Черныша, но тот продолжал лаять на руль и бегал вокруг велосипеда кругами в состоянии крайнего возбуждения.
Из родительской спальни раздался вопль: «Фу!» Но Черныш залаял громче, поэтому я слез с велосипеда и положил его на траву, надеясь, что пес успокоится. Не помогло. «А ну хватит дразнить чертову собаку! — послышалось из окна спальни. — Сегодня же пятница, люди легли поспать после обеда!» В ответ я крикнул, что просто решил покататься, а Черныш странно отреагировал. Последовало молчание, а потом мама сказала: «Врежь ему по яйцам!» К счастью, мне удалось улизнуть в ворота, оставив Черныша разбираться с папой.
Русалка была дома. Я даже слышал ее голос, но вот увидеть ее так и не удалось. Белого «фольксвагена» во дворе не было. Просидев час на корточках в ее живой изгороди, я сдался и поехал домой — нога затекла.
Суббота, 1 июня
В семь утра позвонил Жиртрест и сказал, что у него есть билеты на матч Кубка Карри[32] на стадионе Кингз-Парк. Сборная Наталя против команды Западно-Капской провинции. Папа так обрадовался приезду Жиртреста, что рванул в кафе за углем и горючей жидкостью. Я попытался объяснить, что Жиртрест просто заскочит за мной и не останется на обед, но папа уже выруливал фургон на дорогу (из окна со стороны пассажирского сиденья при этом высовывалась голова Черныша). Когда спустя полчаса папа вернулся, мама попыталась объяснить, что Жиртрест есть не будет. Смерив ее недобрым взглядом, папа возопил:
— Мы имеем дело с лучшим поедателем сарделек в Ната-ле! И он сказал, что мои сардельки — лучшее, что он ел в жизни! Речь о сардельках с моего гриля!
Я решил не сообщать папе о том, что Жиртрест всем подряд говорит, будто их готовка — лучшее, что он ел в жизни. По его словам, такое вранье «улучшает карму».
Папа заставил меня встать у ворот и крикнуть, как только я увижу машину Жиртрестовой мамы в конце улицы, — в этот момент папа бросит колбаску на гриль. Простоял у ворот полчаса и за это время понял, что Черныш — явный расист. Он свирепо облаивает всех чернокожих, что проходят мимо, а когда видит белых, начинает махать хвостиком и повизгивать, как мальтийская болонка. Видимо, провел слишком много времени с папой. В ужасе представил, как Черныш нападает на Лутули. Как опытный психотерапевт, стал кричать на Черныша каждый раз, когда он лаял на чернокожих, и украдкой шептать: «Фас! Фас!», когда к дому приближался белый. Увы, на первой тренировке Черныш не проявил особых успехов.
12.30. Мама у Жиртреста очень толстая. Она постоянно курит и, судя по количеству клубков на заднем сиденье машины, не на шутку увлечена вязанием. Крикнул папе, что Жиртрест приехал. Тут же раздались дикие крики и вопль: «Воды!» Сообщил Жиртресту, что мой папа готовит ему обед. Он расплылся в улыбке. Потом повернулся к маме и сказал:
— Скоро буду, мам.
Его мама кивнула и закурила.
Папа был счастлив видеть Жиртреста, хоть и расстроился, что его мама не захотела присоединиться к пиршеству. Он дважды пожал Жиртресту руку и предложил ему пива. Жиртрест покраснел и попросил колу. Приказав маме принести напитки, папа поздравил его с приглашением на конкурс и пожал ему руку уже в третий раз. Усевшись на большой стул, Жиртрест сказал:
— Мистер Мильтон, ни разу в жизни мне не приходилось пробовать таких чудесных колбасок, как в тот день на матче по крикету.
Папа замахал рукой, залился краской и ответил:
— Подумаешь. Их приготовить — минутное дело. (А сам с полвосьмого утра мариновал сардельки в секретном соусе.)
Спустя двадцать минут непрерывного разговора о сардельках подали кушать. Папа был слегка разочарован, что Жиртрест уничтожил всего четыре колбасных спиральки, но повеселел, когда тот назвал его секретный соус-подливку «волшебством». А потом бросился на улицу с двумя колбасками, чтобы угостить ими Жиртрестову маму.
13.20. Машина Жиртрестовой мамы стояла под деревом напротив нашего дома. Она сидела в водительском кресле, слушала радио «Порт Натал» и вязала, как мне сначала показалось, гигантский плед (который оказался свитером для Жиртреста). Честно говоря, я удивился, что мама Жиртреста согласилась прождать целый час под деревом напротив нашего дома. Когда мы тронулись, Жиртрест громко рыгнул и признался, что вкус у папиных колбасок был какой-то странный. Его мама посмотрела и сказала:
— Сидни, сколько раз тебе говорить — открывай окно, когда так делаешь! Теперь в машине воняет, как на скотобойне!
Жиртрест извинился, открыл окно и принялся уплетать пятую колбаску. До Кингз-Парка мы ехали в полной тишине, не считая громкого жевания и тихой музыки по радио.
Я поблагодарил маму Жиртреста за то, что она меня подвезла, но ответа не последовало. Она достала из бардачка деньги, протянула их Жиртресту и сказала: «Только не свинячить». Жиртрест рассмеялся, чмокнул маму в щеку и хлопнул дверью.
Матч был очень интересный, хоть Натал и проиграл с большим отрывом. За нами сидел мужчина, который считал, что судья жульничает. После игры он встал и заявил, что разрешил бы Висаги по кличке Мясо (игроку сборной На-таля) жениться на своей дочери, но и на километр не подпустил бы Хью Риса-Эдвардса (защитника сборной Наталя) к своему сыну. Какой-то парень в желтой ветровке заспорил с ним и жеманным голоском протянул: «Верните Пенроу-за, да?» А пьяница, который сидел за нами, заорал: «В жопу Пенроуза!» — и бросился вниз по лестнице, растворившись в толпе.
После матча Жиртрест сказал, что надо идти на вечеринку в колледж Ровере. Миновав парковку размером с поле, мы очутились на территории футбольного клуба. Взрослые столпились у бара, а на поле было полно ребят нашего возраста. И что самое прекрасное, девчонок было намного больше, чем парней. Жиртрест купил нам имбирного пива, мы сели на насыпь и стали глазеть на толпу. Мы говорили о девчонках, о регби и снова о девчонках... Наконец, у нас кончились темы для разговора, и мы стали молча разглядывать проходящих мимо симпатичных девчонок. Жиртрест довел меня до белого каления звуком, который издавал, жуя соломинку. Но не успел я лопнуть от бешенства, как он вынул соломинку изо рта, указал пальцем куда-то вдаль и сказал: