В один вечер щенок пропал. Обшарили весь двор, Олежка облазил все ближайшие кусты, сараи и канавы, но Малыша не было.
– Да не мог он на улицу убежать, – говорил дед. – Я очень хорошо щель загородил.
Ещё раз обыскали двор, летнюю комнату. Щенок исчез.
До позднего вечера Олежка с мамой ходили далеко по улице, зовя: «Малыш! Малыш!» Олежка хлюпал носом.
– Он выбежал, и его большие мальчишки забрали, – предполагал он. – Я видел, они тут проходили…
Вечер был невеселый. Каждый размышлял, куда мог подеваться всеобщий любимец?
А совсем поздно, когда сидели в большой комнате и смотрели телевизор, Олежка вдруг пристально стал всматриваться под свисающую скатерть стола, а потом заорал:
– Вот он, я его нашел! Кутька! Он здесь! – полез под стол и вытащил Малыша.
Все стали смеяться, включили свет, качали головами и говорили:
– Вот это да! Вон куда забрался – на хозяйские ковры. Вот это выкинул номер!
– А я сморю: блестит что-то из-под стола, – захлебывался Олежка, – а это его глаза! А потом сморю: уши шевелятся. А потом сморю: Кутик!
Олежка, тиская Малыша, радостно носился с ним по всему дому, не желая расставаться. Но пришлось всё же отнести на крыльцо, за тюлевую занавеску.
– Твоё место здесь! – строго сказала бабушка Саша.
И еще до тех пор, пока не легли спать, всё было разговоров:
– Ишь какой! Его не пускают, так он втихоря прокрался, лазутчиком. И ведь как долго: ни гу-гу. Под стол залез и притих, думал, не найдут его.
– Хоть часок, да по-барски поспать, на хозяйских коврах. Посмотреть, как люди живут…
– Каков хитрец, а?
– Да-а…
А совсем перед сном Олежка вышел к Малышу на крыльцо.
– Не пускают тебя в комнаты, Кутик? – погладил его Олежка. – У тебя будка есть, ты там жить должен. Конечно, тебе к нам хочется, чего ты тут, на старом бабушкином пальто спишь? Но ты дворняжка, понимаешь? А дворняжки во дворах живут. Нельзя тебе к нам. Бабушка говорит, что ты привыкнешь.
Так для Малыша были отрезаны пути в Большой Мир и Мир Людей. Ему оставались только крыльцо и двор.
Как-то дедушка Петя, разделывая тушку кроля, бросил на траву кроличьи уши и потроха. Малыш еще издали унюхал что-то очень подозрительное, вытягивал мордочку, вбирая воздух, но подойти боялся. Он еще долго примеривался к этой так чудно пахнущей кучке, то приближаясь, то вдруг отбегая, клал голову меж передних лап и рычал. Затем, еще раз отбежав и снова осторожно подходя, остановился и звонко, как колокольчик, залаял. Так впервые услышали, как Малыш лает.
Потом ему дали играть крольчиное ухо. Он таскал его по всему двору, терял, находил, радостно лаял, подбрасывал вверх, снова отбегал, пугаясь, и снова набрасывался, трепал и рвал, мотая головой из стороны в сторону.
Когда у Малыша стали резаться зубы, он стал грызть всё подряд. Особенно он любил грызть обувь. Утащит с крыльца чью-нибудь туфлю, заляжет с ней меж картофельной ботвы и, урча от удовольствия, грызет твердый задник. Дедушкины туфли Малыш оттаскивал волоком – такими огромными они были – больше Малыша; зато уж отводил душу: вон какая толстущая у них подошва, а задник был самым сладким. Обувь теперь старались не оставлять на крыльце или ставить так, чтобы Малыш не достал.
Иногда он набрасывался на сидящего Олежку и грыз ему сандалии. Олежка блаженно хихикал. Наигравшись и наурчавшись, Малыш укладывался тут же и лизал Олежкины голые ноги и руки. Олежке было щекотно.
И еще Малыш любил трепать деда за брючины. Подбежит сзади, вцепится в штанину и давай, злясь, рвать ее. Дед продолжает осторожно идти, Малыш волочется за ногой, но не опускает. Мама, бабушка и Олежка всегда очень смеялись.
Однажды дед принес из магазина литровую банку сливок и оставил на крыльце. Тесная капроновая крышка поднялась и соскочила. Сунулись: полбанки сливок нет. Бабушка с мамой ничего не знают, и Олежка не пил. Куда девались сливки?
Стали искать Малыша. Сначала позвали:
– Малыш! Малыш!
Обычно на зов Малыш прибегал, но на этот раз щенка не было. Пошли искать во двор. Щенок лежал на траве под грушей.
– Малыш! – снова позвали.
Думали, подбежит. Но Малыш только вяло завилял хвостом и жалобно улыбнулся. Когда подошли ближе, увидели, что у Малыша здорово разнесло живот: он-то и пригвоздил его к земле.
– Во набузырился! – воскликнул Олежка.
Так пролежал Малыш под грушей до самого вечера, не в силах приподнять свое пузо со сливками. Олежка бегал его проведывать и докладывал о состоянии. На Малыша ходили смотреть как на поднадзорного больного, и тот всякий раз чувствовал себя очень неловко и виновато.